Дюна. Дом Харконненов - Кевин Андерсон Страница 4

Весь день мы пашем на Харконненов наших,

Час за часом в земле надо рыться, а нам негде помыться,

Работай, работай, работай, пока не подохнешь…

Но люди в колонне хранили угрюмое молчание. Они слишком сильно устали за одиннадцать часов работы на каменистом поле, чтобы обращать внимание на самозваного трубадура. Потеряв надежду расшевелить товарищей, Гурни наконец сдался, сумев, правда, сохранить на лице кривую усмешку.

— Мы воистину несчастны, друзья, но не будем поддаваться унынию.

Впереди показалась деревня — ряды низких сборных домиков, поселок этот назывался Дмитрий, в честь предыдущего патриарха Харконненов, отца нынешнего барона Владимира. После того как прежний владыка процарствовал на планете несколько десятилетий, Владимир, приняв бразды правления Гьеди Первой, внимательно просмотрел карту и переименовал множество пунктов по своему вкусу. Топонимика приобрела мелодраматический флер: остров Печали, Гибельная Отмель, Утес Смерти…

Несомненно, по прошествии нескольких поколений снова найдется охотник дать этим местам новые названия.

Однако эти проблемы мало волновали Гурни Халлека. Он был малообразован, но знал, что, что империя невообразимо огромна, состоит из миллиона планет и населена дециллионами людей… но сам Гурни вряд ли совершит когда-нибудь путешествие даже в Харко-Сити — дымный, плотно застроенный мегаполис, выделявшийся на северном горизонте вечной красноватой пеленой смога.

Гурни внимательно посмотрел на своих товарищей по рабочей команде. Опустив глаза, люди, как автоматы, переставляли ноги, возвращаясь в свои жалкие хибары. Вид рабочих был настолько мрачным, что Гурни громко рассмеялся.

— Ничего, съедите сегодня немного супа, и мы еще споем. Разве не учит нас Оранжевая Католическая Библия: «Веселись из души своей, ибо восходит и заходит солнце по твоему понятию о вселенной»?

Несколько человек ответили нечленораздельным бормотанием. Это все же лучше, чем ничего. В конце концов, ему все-таки удалось приободрить хотя бы некоторых. При такой скотской жизни даже малый проблеск уже радость и стоит усилий.

Гурни недавно сравнялся двадцать один год, кожа его огрубела от постоянной работы в поле с восьмилетнего возраста. Он привык пристально вглядываться в окружающее своими ясными синими глазами, хотя в Дмитрии и окрестностях не было ничего заслуживающего внимания. Угловатая нижняя челюсть, слишком курносый нос и плоские черты лица уже сейчас делали его похожим на старого, умудренного опытом фермера; не было никакого сомнения, что скоро Гурни женится на одной из преждевременно увядших, изможденных работой девушек из той же деревни.

Весь нынешний день Гурни провел в глубокой траншее, выбрасывая на поверхность лопатой каменистый грунт. После многих лет возделывания земля на поле истощилась, и для того чтобы добраться до тучной почвы, приходилось копать глубже. Барон не тратил ни единого соляри на удобрения, во всяком случае, ради этих людей.

За столетия своего правления на Гьеди Первой Харконнены сделали обычаем выжимать из земли все, на что она способна, нисколько не заботясь о последствиях. То было их правом — нет, их обязанностью — эксплуатировать планету, время от времени перемещая деревни и селения на новое место. Когда Гьеди Первая превратится наконец в истощенную пустыню, глава Дома Харконненов просто потребует для себя новый лен, награду за верную службу падишаху-императору. В конце концов, в империи так много планет, стоит ли мелочиться?

Но галактическая политика не входила в сферу интересов Гурни. Его цель была гораздо проще: насладиться наступающим вечером, разделить с земляками нехитрое удовольствие и расслабиться на деревенской плешке. Зачем зря ломать себе голову: ведь завтра опять наступит новый изнурительный рабочий день.

На полях хорошо росли только волокнистые крахмалистые твердые клубни, и хотя большая часть урожая продавалась на корм скоту, клубни обладали достаточной питательностью и для людей, поддерживая их в работоспособном состоянии. Гурни, как и все остальные жители деревни, ел их каждый день. Дурная почва порождает дурные вкусы.

Родители и товарищи Гурни были настоящим кладезем поговорок, взятых по большей части из Оранжевой Католической Библии, и Халлек часто подбирал к этим словам мелодии. Музыка была единственным сокровищем, которое он мог иметь, и Гурни щедро делился им с людьми.

Рабочие разбрелись по своим отдельным, но совершенно одинаковым жилищам — бракованным сборным домикам, купленным по дешевке владетелями Дома Харконненов. Гурни взглянул на свой дом, где он жил с родителями и младшей сестрой Бхет.

Их дом выглядел более живописно, чем остальные. В старых заржавленных котелках росли пестрые цветы: анютины глазки, фиалки и даже прихотливые лилии. У большинства других домов виднелись маленькие огородики, на которых люди выращивали ягодные кустарники, овощи и зелень. Правда, все это в любой момент могло стать добычей рыскавших по округе алчных харконненовских патрулей.

День был жарким, в воздухе висел едкий дым, но окна в доме Гурни были открыты. До слуха Халлека донеслось тихое пение Бхет. Он представил себе сестру с ее длинными, красивыми соломенного цвета волосами; мысленно он называл их «льняными» — это слово он запомнил, слушая стихи, написанные на Старой Земле, хотя ни разу в жизни не видел домашней льняной пряжи. Бхет было всего семнадцать лет, и на ее красивое лицо еще не успела лечь тяжелая печать непосильного бесконечного труда.

Под струей воды из уличной колонки Гурни смыл серую запекшуюся грязь с лица и рук. Подставив голову под кран, он намочил свои светлые волосы и пальцами попытался привести их в относительный порядок. Встряхнув головой, он вошел в дом, поцеловал Бхет, брызнув на нее холодной водой. Девушка взвизгнула, отпрянула назад, а потом вернулась к очагу, где она готовила еду.

Отец уже упал в кресло. Мать, склонившись над громадными деревянными ларями, отбирала на продажу лучшие клубни. Увидев, что вернулся Гурни, она вытерла о передник руки и поспешила на кухню, помочь Бхет собрать на стол. Когда все было готово, мать встала и торжественно прочла несколько стихов из потрепанной Оранжевой Католической Библии (она вознамерилась до своей смерти вслух прочесть детям весь этот чудовищный фолиант), а потом они приступили к еде. Гурни болтал с сестрой, поглощая суп из клубней, приправленный лишь солью и несколькими листочками высушенной зелени. Родители говорили мало, обмениваясь односложными репликами.

Покончив с трапезой, Гурни встал, положил в мойку тарелку, вымыл ее и поставил сушиться до завтрашнего вечера. Мокрой рукой он стукнул отца по плечу.

— Пойдешь со мной в таверну? Мы там собираемся сегодня с ребятами.

Старик отрицательно покачал головой.

— Я лучше посплю. Иногда твои песни действуют мне на нервы.

Гурни пожал плечами.

— Ну что ж, отдыхай, коли так.

Гурни вошел в свою каморку и извлек из ветхого шкафчика самое главное свое сокровище: старый балисет — девятиструнный музыкальный инструмент. Правда, Гурни играл только на семи струнах, так как двух струн не хватало, а замены не нашлось.