Огненный бассейн - Джон Кристофер Страница 4

Остальные двое были намного моложе; одному, вероятно, только год назад надели шапку. Он говорил много и почти связно, но не совсем. Третий, старше его на несколько лет, говорил понятно, но очень редко. Он был погружен в глубокую печаль и по целым дням лежал на дороге возле дома вагрантов, глядя в небо.

Вскоре молодой вагрант ушел, и в тот же день ушел и строитель пирамиды. Третий вагрант остался. Осталась недостроенная и бессмысленная груда камней. Я смотрел на нее в тот вечер и гадал, что буду делать через двадцать пять лет. Молоть зерно на мельнице? Может быть. А может, бродить по стране, живя милостыней и совершая бессмысленные поступки. Почему-то эта перспектива не казалась мне такой уж мрачной. Мне начало казаться, что я понимаю, о чем говорил Джек в то утро в нашем убежище.

Новый вагрант появился на следующий же день. Идя в убежище, я видел, как он приближается по дороге с запада. Я решил, что ему около тридцати лет, это был плотного сложения человек с рыжими волосами и бородой. Он опирался на ясеневую палку, за спиной у него болтался обычный мешок, и он пел что-то. Увидев меня, он перестал петь.

— Мальчик, — сказал он, — как называется это место?

— Вертон, — ответил я.

— Вертон, — повторил он. — Прекраснейшая деревня на равнине. Здесь нет ни боли, ни страдания. Ты меня знаешь, мальчик?

Я покачал головой:

— Нет.

— Я король этой земли. Моя жена была королевой страны дождей, но я оставил ее плакать. Меня зовут Озимандиас. Взгляни на мою мощь и отчаяние.

Он говорил ерунду, но по крайней мере говорил, и слова его можно было понять. Они походили на стихи, и я вспомнил, что в одном стихотворении мне встречалось имя Озимандиас. Оно было в одной из дюжины книг, стоявших у нас дома на полке.

Он двинулся к деревне, а я — за ним. Он сказал, оглянувшись:

— Ты идешь за мной, мальчик? Хочешь стать моим пажом? Увы, увы! У лисы есть нора, у птицы гнездо в листве большого дуба, но сыну человеческому негде преклонить голову. Какие у тебя дела?

— Ничего важного.

— Ничего, конечно, не важно, но как человек может найти ничего? Где искать его? Говорю тебе, если бы я сумел найти ничего, то был бы не королем, а императором. Кто живет в доме в этот день и час?

Я понял, что он говорит о доме вагрантов.

— Только один, — сказал я. — Не знаю его имени.

— Его имя будет Звезда. А твое?

— Уилл Паркер.

— Уилл — хорошее имя. Чем торгует твой отец? Ты слишком хорошо одет, Уилл, чтобы быть сыном простого работника.

— Он держит мельницу.

— И ноша его тяжела: я ни о ком не забочусь, но и обо мне никто не заботится… у тебя много друзей, Уилл?

— Нет, немного.

— Хороший ответ. Тот, кто заявляет, что у него много друзей, говорит, что у него их нет.

Повинуясь внезапному порыву, удивившему меня самого, я сказал:

— В сущности, у меня нет ни одного. Был один, но месяц назад ему надели шапку.

Он остановился, я тоже. Мы находились у окраины деревни, напротив дома вдовы Инголд. Вагрант пристально посмотрел на меня.

— Нет важного дела и нет друга. И разговаривает с вагрантами. Сколько же тебе лет, Уилл?

— Тринадцать.

— Ты мал ростом. Значит, на будущий год тебе наденут шапку?

— Да.

Я видел, что вдова Инголд смотрит на нас из-за занавески. Вагрант бросил взгляд в ее окно и вдруг начал нелепо приплясывать посреди улицы. Хриплым голосом он запел:

Под зеленым деревом

Летом хорошо лежать,

Под приятным ветерком

Вместе с птичкой распевать.

И всю остальную часть пути до дома вагрантов он нес чепуху, и я был рад расстаться с ним..

Мой интерес к вагрантам был замечен, и вечером отец отругал меня за это. Иногда он бывал строг, но вообще-то отличался добротой; просто он видел мир только в черном и белом, и ему трудно было проявить терпение, если он считал, что имеет дело с глупостью. Он не видел смысла в том, что мальчишка бродит вокруг дома вагрантов; конечно, о них нужно заботиться, давать им пищу и убежище, но и все. Меня сегодня видели с вновь прибывшим, который кажется еще глупее остальных. Это плохо, и злые языки уже начали работать. Он надеялся, что больше ни о чем подобном не услышит. Я ни под каким предлогом не должен ходить в дом вагрантов. Понятно?

Я сказал, что понял. Я понял также: в этом было нечто большее, чем просто недовольство из-за разговоров. Отец слушал новости о других деревнях и городе, но к сплетням и пересудам относился с презрением.

Я подумал, не скрывается ли за его отношением нечто иное, худшее. У него был старший брат, ставший вагрантом; об этом у нас никогда не говорили, но Джек уже давно рассказал мне. Говорили, что такая слабость передается по наследству, и, может, отец считал мой интерес к вагрантам плохим предзнаменованием перед надеванием шапки в следующем году. Это было нелогично, но ведь человек, нетерпимый к глупости, может иметь свои слабости.

Вспомнив, как странно вел себя новый вагрант в присутствии других, я решил выполнить приказ отца и несколько дней держался в стороне от их дома. Дважды я видел человека, назвавшегося Озимандиасом, он разговаривал сам с собой на улице и кривлялся, и я прятался от него. Но на третий день я пошел в школу. Не задами, вдоль берега реки, а по улице, мимо церкви и мимо дома вагрантов. Там никого не было, но когда в середине дня я возвращался, то увидел идущего навстречу Озимандиаса. Я ускорил шаг, и мы сошлись на перекрестке.

Он сказал:

— Здравствуй, Уилл! Я не видел тебя много дней. Что у вас случилось, мальчик? Чума? Или простуда?

Он заинтересовал, даже зачаровал меня, и я понимал, что пришел сюда не случайно, а в надежде увидеться с ним. Я сознавал это, но в то же время понимал: мне следует держаться от него подальше. Поблизости никого не было, но другие дети, возвращающиеся из школы, могли увидеть нас, да и на другой стороне улицы стояли знавшие меня люди.

— Я был занят эти дни, — сказал я и приготовился уходить.

Он взял меня за руку.

— Что случилось, Уилл? Тот, у кого нет друзей, может ходить куда угодно и уделить несколько минут для разговора.

— Я должен идти, — сказал я. — Меня ждет обед.

Я отвернулся. После недолгой паузы он убрал руку.

— Тогда иди, Уилл. Хоть не одним хлебом жив человек, но хлеб ему тоже нужен.

Тон у него был веселый, но в нем слышалось еще что-то. Разочарование? Я пошел, но, пройдя несколько шагов, оглянулся. Он смотрел мне вслед.

Я сказал, негромко и запинаясь:

— Вы выходите в поля?

— Когда светит солнце.