Черные корабли - Джо Грэм Страница 4

Пифия усмехнулась:

— Оставь, это всего лишь Линнея, тонкая ткань ей в новинку.

Прозвище, данное мне пифией, прижилось: Линнея — «льняная», девочка с льняной реки. Чайкой, на языке моей матери, меня здесь не звали.

В то первое лето мать часто поднималась к нам на гору; потом начались дожди, лен отнимал больше сил, и она стала приходить реже. За Ареном, который подрос и начал бегать, нужен был глаз да глаз — чтоб не забрался в реку, где мог утонуть.

Когда пришло время дождей, за пифией прислали царскую колесницу — отвезти ее на Фесмофории, недельные торжества в честь великой Владычицы, праздник Возвращения. Она отправилась одна, без меня: я, по ее словам, еще не научилась держать себя так, чтобы меня не зазорно было показывать публике. Я не обиделась: я понимала, что слишком неловка для того, чтобы прислуживать во время действа.

Меня взяли с собой на следующий год. Мне только что исполнилось восемь, я выросла из старой одежды, и мне готовили новую — черную, без каймы, просто подшитую снизу. Пифия ворчала, пока Долкида заканчивала работу, и было ясно, что меня возьмут на мистерии.

Хитон оказался длинным, почти до пола.

— Подвяжи шнуром, — велела пифия, — иначе она не сможет ходить.

Долкида извлекла откуда-то тонкий черный шнур и опоясала меня, подобрав лишнюю длину в напуск и уложив его красивыми складками.

— Вот и славно, на вырост, — промолвила она. — Ей еще расти и расти.

— Вряд ли, — ответила пифия. — Она останется невысокой, ниже меня.

Пифия не казалась мне рослой, но она была выше моей матери, я так и сказала.

— Да, — кивнула пифия, — в ней течет кровь народа, что жил здесь прежде, пока не пришли мои предки с их конями и бронзой. Кровь людей невысоких и черноволосых, как те, что живут на островах. Народ моря, не знавший колесниц.

Она приподняла мои волосы, густые и тяжелые.

— Когда придет твой черед, сможешь обойтись без парика. Я-то носила его всегда — смолоду была рыжей. Но в парике тяжело и колко, а у тебя волосы черные как вороново крыло и густые. Тебе парик не понадобится.

— Мой черед для чего?.. — с запинкой произнесла я.

Она обратила на меня голубые глаза. Не знаю, почему в первую встречу они показались мне черными.

— Когда будешь пифией после меня.

— Я? Пифией?

Она легко коснулась рукой моей щеки, навила на палец тонкую прядь черных волос.

— Мы ведь не вечны, дитя. Святилища появились еще до начала времен, и в каждом из них, просторном или тесном, была своя пифия — орудие и голос Владычицы Мертвых. Владычица всегда живет в пифии, хотя та может состариться и умереть. Пифия — Ее вместилище, Ее уста и руки. Как иначе говорить Ей с живущими, как нести свою волю в наш мир? И когда не станет меня, пифией будешь ты.

— А Долкида?

Она пожала плечами:

— Долкида не способна видеть. Владычица дала тебе знак, отметила, чтобы ты попала в Ее святилище, потому что предназначена к служению, а не к вечному рабству.

— Я теперь не рабыня?

— Не больше, чем все мы — Ее рабы.

— Но…

— Даже цари склоняются перед Смертью, — сказала пифия. — Даже они, с их богатыми колесницами и блестящим оружием, сходят в подземный мир, дабы предстать перед троном, где восседает Она рядом с супругом, Владыкой Теней. И юные воины, что хвастают ныне псами и луками, тоже когда-то сойдут в Царство Мертвых, и лишь Ей вольно будет решать, достойны ли они пощады. И коль Она станет молить о милости, Владыка склонит слух к просьбам, как тогда, с кифаредом. Помнишь?

Я кивнула: мне была памятна история Орфея, что сошел в мир теней молить Владычицу о возлюбленной.

— Она тебя выбрала, — повторила пифия. — Назначила быть Ее голосом и Ее рукой. Ты примешь посвящение на Фесмофориях, как положено. С тех пор тебе нельзя будет жить как все, как живые. Нельзя совершать и видеть кровопролитие, нельзя рассекать ножом плоть и носить одежды цветов солнца. Ты принадлежишь Владычице и подземному миру.

— Но Долкида убивает голубей, — сказала я. — И недавно зарезала козу.

— Долкида не пифия и никогда ею не будет. Запреты касаются только тебя, не ее. Ты будешь следовать им с восьми лет, как и я.

Не задумываясь я спросила то, что пришло в голову:

— Мне нельзя иметь мужа и детей?

Лицо пифии посуровело.

— Ты принадлежишь Владычице, и никакой мужчина не может считать тебя своей. Когда жрица, вместилище Владычицы, принадлежит мужчине — это тягчайшее святотатство. Царям случалось нарушать запрет, но проклятие, павшее на их дома, приносит плоды и сейчас.

Долкида в страхе взглянула на пифию, удивившись такой откровенности, однако я не понимала, о чем речь. Я не знала о святотатствах, в которых был бы виновен царь Нестор: пилосский дворец жил в благополучии.

Пифия продолжала:

— Запрета брать себе мужчину нет — сама Владычица тоже не весь год пребывает в девстве, — но тебе не позволено быть женой и иметь другой дом, кроме святилища.

— А дети? — спросила я. Для меня одно не исключало другого: у рабынь, что выращивали лен, дети рождались, хотя о мужьях не было и речи.

— Твои дочери будут принадлежать святилищу. Или, если рука Владычицы их не коснется, они могут выйти замуж. Но сыновьям не позволено пребывать под Ее кровом после третьего года жизни.

— И что тогда?

— Тогда их забирают отцы. — Она резко отвернулась. — Иди, Линнея. У меня много дел.

В ту ночь мне приснился светловолосый мальчик у груди пифии, похожий на моего брата. Потом его увозила колесница, которой правил высокий мужчина с волосами цвета бронзы, и мальчик, перегибаясь через край, плакал и тянул руки к пифии. Я умолчала о том сне, хотя обычно рассказывала ей все видения.

Вскоре я сама стояла рядом с ней в колеснице и поддерживала пифию на изгибах дороги, опираясь о жилистую ногу возничего. Я никогда еще не ездила на колесницах, и мир с такой высоты выглядел непривычным.

Позднее я повидала много больших городов, и Пилос не идет с ними ни в какое сравнение, однако когда я увидела его после часа езды в колеснице, он показался мне огромным. Там, где льняная река впадает в море, вокруг естественной гавани теснились дома в несколько этажей, с сужающимися черно-красными колоннами — такие дома издавна строили на островах. На самом берегу стоял дворец, здание с одной-единственной стеной, скорее, символической: она не давала домашнему скоту забредать в главный двор. Из храмов же выделялся красотой один, открытый, с широким светлым бассейном — храм Владычицы Моря. Там мы и остановились.

Храмовые жрицы встретили нас вином и тонкими медовыми лепешками, принесли табурет для моей госпожи и уселись с ней под льняным пологом, защищавшим двор от солнца. Одна из них, ровесница моей матери, чем-то походила на пифию: голубые глаза, тонкий нос, рыжие, с терракотовым оттенком, волосы. Не дочь ли? — поедая лепешку, раздумывала я, пока жрица не назвала пифию тетей.