Планета Ка-Пэкс - Джин Брюэр Страница 4

– Наверное, где-то около семисот.

– Тогда, конечно, они не работают.

– Они вообще никогда не работали.

Пациент явно считал своих родителей неудачниками, и по тому, как он выражался о них, ясно было, что в глубине души он питает к ним неприязнь, а может быть, даже и ненависть, и не только к отцу (что случается нередко), но и к матери (сравнительно редко у мужчин).

Прот продолжал:

– На КА-ПЭКСе никто не «работает». «Работа» – это понятие, принятое у людей.

– Так что, у вас никто ничего не делает?

– Вовсе даже нет. Ведь когда ты делаешь то, что тебе нравится, это не работа, правда? – Прот расплылся в улыбке. – Вы же не считаете то, что вы делаете, работой?

Это вызывающее замечание я пропустил мимо ушей.

– Давайте немного позднее еще раз поговорим о ваших родителях, хорошо?

– Почему бы и нет.

– Договорились. А теперь, прежде чем мы двинемся дальше, мне хотелось бы кое-что прояснить.

– Все, что хотите.

– Тогда вот что: как вы объясните, что, будучи пришельцем из космоса, вы выглядите совсем как земной человек?

– Почему мыльный пузырь круглый?

– Не знаю. Почему?

– Для образованного человека, вы многого не знаете, не правда ли, джин? Мыльный пузырь круглый, потому что его конфигурация энергетически наиболее эффективная. Подобным же образом многие существа во ВСЕЛЕННОЙ выглядят так, как мы.

– Понятно. Да, ранее вы упомянули, что… м-м… «насколько видно и слышно из космоса, ЗЕМЛЯ – необычайно живое место». Что вы имели в виду?

– Ваши теле– и радиоволны распространяются с ЗЕМЛИ во всех направлениях. Вся ГАЛАКТИКА слышит и видит все то, что вы говорите и делаете.

– Но эти волны движутся со скоростью света, не правда ли? Так что они не могли еще достичь КА-ПЭКСа.

Он снова вздохнул, на этот раз громче прежнего.

– Часть энергии переходит в более высокие обертоны, не слышали, что ли? Именно поэтому и возможно движение света. Разве вы не учили физику?

Я тут же вспомнил своего несчастного учителя по физике, который очень старался вбить всю эту информацию в мою голову. И еще я почувствовал, что мне жутко хочется курить, хотя не курил я уже годами.

– Верю вам на слово, мист… э… прот. Еще один вопрос: почему вы путешествуете во Вселенной совсем один?

– А вы бы отказались, если б у вас была такая возможность?

– Кто знает, может быть, и нет. Но я-то имел в виду другое: почему вы это делаете один?

– Именно поэтому вы считаете меня сумасшедшим?

– Вовсе нет. Но разве не становится одиноко, когда путешествуешь столько лет подряд – четыре года и восемь месяцев – в космосе?

– Нет. И потом, я не был в космосе так долго. Я здесь был четыре года и девять месяцев.

– Сколько же времени вы были в космосе?

– Я состарился на семь ваших месяцев, если вы это имели в виду.

– И все это время у вас не было потребности с кем-то поговорить?

– Нет.

Я записал в блокноте: «Пациент питает неприязнь ко всем».

– А чем вы все это время занимались?

Он замотал головой:

– Джин, вы не понимаете. Во время путешествия я хоть и состарился на семь ЗЕМНЫХ месяцев, мне они показались мгновением. Время деформировалось и текло со сверхсветовой скоростью. Другими словами…

Тут я почувствовал себя непростительно раздраженным и перебил его:

– Кстати, о времени: наше на сегодня истекло. Продолжим разговор на следующей неделе?

– Как скажете.

– Хорошо. Сейчас вызову мистера Ковальского и мистера Дженсена, и они проводят вас назад в палату.

– Я знаю дорогу.

– Если вы не против, я все-таки вызову их. В больнице так уж заведено. Я уверен, что вы понимаете.

– Отлично понимаю.

– Вот и хорошо.

Через минуту явились санитары, и пациент, почтительно кивнув мне при выходе, пошел вместе с ними. К своему удивлению, я обнаружил, что весь покрыт каплями пота. Помню, как, выключив магнитофон, я направился к термостату проверить температуру в комнате.

Пока магнитофонная пленка прокручивалась назад, я начисто переписал начерканные во время интервью наблюдения в историю болезни прота, упомянув в них о своей неприязни к его, по моему мнению, высокомерной манере поведения. После этого положил черновые записи в отдельный ящик, уже набитый подобного рода бумагами. Потом прослушал кусок пленки и добавил замечание о том, что у пациента не было и следа акцента или диалекта. К своему изумлению, я слушал его мягкий и довольно приятный голос без всякого раздражения. Похоже, дело было в его манере себя вести… И тут меня осенило: его самонадеянная, ироническая, кривая улыбка напоминала моего отца.

Мой отец был перегруженный работой провинциальный доктор. Его единственным временем отдыха – если не считать полуденные часы в субботу, когда он ложился на диван с закрытыми глазами и слушал радиотрансляции из Метрополитен-опера, – было время ужина, когда он выпивал один стакан вина – не больше и не меньше – и в своей бесцеремонной манере поведывал моей матери и мне об инфарктах и стригущих лишаях прошедшего дня в подробностях, без которых мы, наверное, вполне могли бы прожить. После этого он обычно возвращался в больницу и навещал на дому своих пациентов. И если мне не удавалось придумать стоящую отговорку, он брал меня с собой, ошибочно предполагая, что я получаю такое же, как он, удовольствие от всех этих мерзких звуков и запахов, не говоря уже о кровотечениях и рвоте. Именно бесчувственность и высокомерие, которые я терпеть не мог в моем отце, так раздражали меня во время моей первой встречи с человеком, называвшим себя «прот».

Но я решил – как делал всегда, когда случалось что-либо подобное, – не позволять своей личной жизни вторгаться в мой медицинский кабинет.

В электричке по пути домой я стал размышлять о том, о чем часто задумываюсь, когда попадается сложный или необычный случай, – о человеке и реальности. К примеру, мой новый пациент или Рассел, наш больничный Иисус Христос, да и тысячи других вроде них живут в своем собственном мире, столь же реальном для них, как наш мир для нас. Кажется, что понять это совсем нелегко, но так ли это? Я уверен, что хоть раз в жизни каждый из тех, кто сейчас читает мое повествование, был до того захвачен фильмом или романом, что совершенно «отключался» от реальности. Сны и даже мечты могут часто казаться реальностью, также как и события, вспомнившиеся под гипнозом. И кто в подобных случаях может сказать: это – реальность, а это – нет?

Трудно даже представить, какие необыкновенные поступки способны совершить люди с серьезными психическими расстройствами, живя в своем иллюзорном мире. Например, «зацикленные ученые», целиком и полностью сосредоточенные на одной узкой области. Неспособные функционировать в нашем обществе, подобного рода люди «удаляются» в такие уголки мозга, куда большинству из нас и хода нет. Они способны на такое в математике или музыке, что нам и не снилось. Разве мы до конца понимаем человеческий разум? Стоит делу дойти до того, как человек учит, запоминает, думает, – мы все еще в потемках. Если в череп Вагнера пересадить мозг Эйнштейна, станет этот человек Эйнштейном? Или еще того пуще – пересади полмозга Эйнштейна Вагнеру и наоборот, кто из них будет Эйнштейном, а кто Вагнером? Или каждый из них станет кем-то посредине? А как насчет тех, у кого шизофрения, какая из их личностей настоящее «я»? Или каждый раз они становятся другой личностью? А может быть, мы все в разное время – разные личности? Может, это и объясняет наши перемены настроения? А когда мы видим, что кто-то разговаривает сам с собой, с кем он разговаривает? Слышали, наверное, как люди говорят: «Я последнее время сам не свой»? Или: «Ты не тот, за кого я выходила замуж!» А как насчет благочестивых проповедников и их тайной сексуальной жизни? Неужели каждый из нас доктор Джекил и мистер Хайд? [3]