Сломанные ангелы - Ричард Морган Страница 4

При этих словах я нетерпеливо дернулся. Шнайдер продолжил:

– Позвольте мне не думать о чинах и всем таком… гм…

– Слушайте, Шнайдер, уж это действительно не важно, – я закашлялся, втянув облако дыма глубже, чем следовало. – Имеет значение одно: как прожить достаточно долго, чтобы выбраться из этой мясорубки. Еще раз напомнишь – и получишь в морду. В остальном я тебя не ограничиваю, можешь выделываться как хочешь. Все понял?

Нервозность Шнайдера сменило навязчивое желание отгрызть себе ноготь. Выслушав мою речь, он вытащил большой палец изо рта и осклабился. Потом засунул на то же место сигарету. Дым он выпустил довольно изящно, прямо в иллюминатор, за которым открывался сказочный вид на поверхность планеты. Затем уставился на меня взглядом хищника. Наконец Шнайдер кивнул, и его язвительный тон перешел в новое качество.

– Все точно, – произнес он.

– Что точно?

Шнайдер заговорщически огляделся. Немногочисленные обитатели палаты сгрудились на противоположном конце коридора, занятые просмотром голографического порно. Шла прямая трансляция с Латимера. Шнайдер вновь оскалился и тут же склонился ближе ко мне:

– Вы тот, кого я искал. Человек, обладающий здравым смыслом. Лейтенант Ковач, я хочу вам что-то предложить. Некое предприятие с вашим участием, способное вывести из этой мясорубки не только живым, но и богатым. Трудно представить, насколько богатым.

– Я могу представить многое, Шнайдер.

Он пожал плечами:

– Почему нет? Представьте себе очень много денег. Вас это интересует?

Я задумался, стараясь сообразить, что может крыться за предложением:

– Нет, если это требует переметнуться. Ничего личного в моем отношении к Кемпу не существует, однако, полагаю, он проиграет войну и…

– Политика?! – Шнайдер сделал протестующий жест. – Тут политикой не пахнет. Если на то пошло, не пахнет и войной – исключая место действия. Я говорю об иных материях, более основательных. О товаре. О том, за что любая корпорация легко платит один процент со своих будущих ежегодных доходов.

Я сильно сомневался в наличии подобного товара в какой угодно точке на карте Санкции IV. Еще большее сомнение внушала личность этого Шнайдера.

В то же время он рискнул оказаться на борту военного корабля Протектората и получил достаточно чисто медицинских впечатлений о степени страданий полумиллиона людей, оставшихся внизу, на поверхности планеты – пусть с проправительственных позиций. Реально Шнайдер мог располагать некоторой информацией, а теперь ценность имели любые обстоятельства, способные снять меня с этого комка грязи, готового в любой момент взорваться.

Кивнув, я примял окурок:

– Хорошо.

– Вы согласны?

– Слушаю внимательно, – негромко ответил я. – Согласен я или нет – решение зависит от вашей информации.

Шнайдер втянул щеки и причмокнул:

– Не знаю, достигнем ли мы согласия на этой основе. Лейтенант, мне нужны…

– Вам нужен я. Что очевидно. В противном случае разговор вообще не мог состояться. Будем ли продолжать на такой основе, или я должен вызвать конвой, чтобы из вас вышибли согласие?

Повисло напряженное молчание, и оскал Шнайдера постепенно сошел на нет. Улыбка испарилась с побледневшего лица так же, как оттекла кровь.

– Ладно, – наконец произнес он. – Вижу, я в вас ошибся. Записи личного дела не вполне отражали… свойства характера.

– Ни одна запись, до которой можно дотянуться, никогда не отражает и половины. К вашему сведению, в последний раз мои данные фиксировали еще в корпусе Посланников.

Наблюдая за реакцией, я старался определить, до какой степени он испугался. Статус Посланников – страшилка для всего Протектората, и, само собой, не из-за благородства натуры. Кем я был раньше, не составляло секрета на Санкции IV, однако не стоило распространяться о себе без повода. Обычно репутация этого рода не приносила ничего, кроме нервного молчания, наступавшего в комнате сразу после моего появления. Это в лучшем случае. В худшем – вызывала у некоторых, впервые получивших боевое тело, маниакальное стремление доказать чистое превосходство нейрохимических реакций свежей мускулатуры над опытом.

Карера подобрал меня после третьей смерти, то есть третьего попадания в хранилище. Обычно командиры его ранга слабо представляют, как это – быть убитым. В предположении, что энтузиазм подчиненных оставляет подобную участь врагу. Тогда же записи о моей прошлой карьере решили похоронить как можно глубже, оставив взамен характеристику на обычного наемника, сражающегося за флот Протектората. Достаточно обычное дело для карьеры Посланника. И для Кареры.

Если даже мое признание испугало Шнайдера, он никак не отреагировал. Снова подавшись вперед, он глубоко задумался:

– Значит, Посланник, говоришь. Когда ушел из корпуса?

– Давно. Интересуешься почему?

– Ты был на Иненине?

На меня нацелился горящий кончик его сигареты. На какой-то момент показалось, словно я опять падаю туда. Красная точка расплылась, превратилась в трассы лазерных выстрелов, и в памяти возникли руины и грязь под ногами. Тот самый день, когда Джимми де Сото умирал от ран, схватив меня за руку и крича от боли, а вокруг нас рушилась военная база на Иненине.

Я на мгновение прикрыл глаза:

– Да, я был на Иненине. Ты расскажешь о своем деле или нет?

Шнайдера распирало. Похоже, теперь он собирался рассказать мне все. Позволив себе наглость снова дотянуться до моих сигарет, он откинулся на стуле:

– Известно ли тебе, что на побережье Северного выступа, чуть выше Заубервилля, расположена наиболее древняя из известных археологам стоянок марсиан?

О, да-а…

Я вздохнул, выпустив дым мимо его лица, прямо в стекло иллюминатора, из которого открывался красивый вид на Санкцию IV. Чего-то подобного и следовало ожидать. Впрочем, сообщение Яна Шнайдера до некоторой степени разочаровало. Я подумал: можно ли за время нашего непродолжительного знакомства получить хотя бы общее представление о сложном предмете, которым были останки цивилизации с закопанным в их глубине технологическим дерьмом.

За пять веков, прошедших с момента нашего появления в марсианском мавзолее, люди так и не поняли, что за артефакты оставила вымершая цивилизация соседней с ними планеты. Останки лежали вне нашей досягаемости или понимания. Возможно – того и другого, но откуда нам знать?

Пожалуй, единственным по-настоящему полезным открытием стали космические навигационные карты, едва расшифрованный способ записи которых позволил направлять корабли по заранее намеченным направлениям.

Этот успех в сочетании с огромным количеством руин и артефактов, обнаруженных при помощи тех же карт, способствовал бурному росту будораживших общество теорий, идей и даже культов. Перемещаясь по Протекторату в разнообразных направлениях, я успел познакомиться со многими из них. Как-то слышал параноидальную историю, будто правду скрывают, и Объединенные Нации давно засекретили информацию об астронавигационных картах, на самом деле пришедших из нашего же далекого будущего.