Летнее утро, летняя ночь - Рэй Брэдбери Страница 4

– Не иначе как сделает ей предложение, прямо сегодня! – озарила отца счастливая мысль.

– Рановато еще. И потом, она так молода.

– Ну и что? – размышлял вслух отец. – Это не исключено. Все к тому идет, ей-богу.

Бабушка, утопая в мягком кресле, задвинутом в угол, тихонько прыснула. Казалось, это зашелестели страницы древнего фолианта.

– Что смешного? – не понял отец.

– Сам увидишь, – ответила бабушка. – Прямо завтра.

Отец напряженно вглядывался в темноту, но бабушка была нема как рыба.

* * *

– Значит, так, – произнес за завтраком отец и благосклонно, по-родственному оглядел яичницу. – Значит, так: бог свидетель, ночью на веранде шепотки не умолкали. Как там его зовут? Айзек? Так вот: если я хоть что-то смыслю, этой ночью он сделал Марианне предложение; да, не сомневаюсь!

– Как было бы славно, – сказала мама. – Весенняя свадьба. Только очень уж поспешно.

– Слушай, – возразил отец с полным ртом логики, – Марианна из тех девиц, что спят и видят, как бы выскочить замуж. Не станем же мы ей мешать, правда?

– В порядке исключения должна признать, что ты прав, – сказала мама. – Законный брак оказался бы очень кстати. Весенние цветы, Марианна в подвенечном наряде – я на той неделе присмотрела в «Хейдекере» дивное платье.

Все взгляды устремились на лестницу, по которой вот-вот должна была спуститься Марианна.

– Я, конечно, извиняюсь, – зашуршала бабушка, подняв глаза от ломтика подсушенного хлеба. – Только я бы на вашем месте не спешила радоваться, что Марианну удалось сбыть с рук.

– Это почему?

– Да потому.

– То есть как?

– Жаль вас огорчать, – с усмешкой прошелестела бабушка и язвительно покачала усохшей головой, – но пока вы, милые мои, раздумывали, как бы выдать Марианну замуж, я с нее глаз не спускала. Семь дней кряду этот юнец подкатывал на машине и гудел под окнами. Видно, артист или фокусник, не иначе.

– Как это? – не понял отец.

– Да вот так, – сказала бабушка. – То он молодой блондин, то долговязый брюнет, в среду – щеголь с темными усиками, в четверг – рыжий и кудрявый, в пятницу – коротышка, да еще подкатил на стареньком «шевроле», а не на «форде».

Мать с отцом остолбенели, будто каждый получил молотком в область левого уха.

Наконец отец, побагровев, закричал:

– На что ты намекаешь? Ты, женщина, спокойно смотрела, как эти негодяи… и у тебя…

– А что ж ты сам отсиживался? – огрызнулась бабушка. – Тебе лишь бы тишь да гладь. Кабы вышел на свет божий – увидел бы своими глазами, вот как я. Только я помалкивала. Пусть перебесится. Сейчас у нее время такое. Каждая женщина должна через это пройти. Бывает тяжко, но от этого еще никто не умирал. Новый молодой человек каждый день – что может быть лучше, если девушке не хватает уверенности!

– Ах ты… Ты, ты, ты, ты! – Отец задохнулся, у него бешено засверкали глаза и надулась шея, грозя разорвать воротник.

Он бессильно откинулся назад. Мама онемела.

– Всем доброе утро! – Марианна сбежала по ступенькам и плюхнулась на стул.

Отец просверлил ее взглядом.

– Это все ты, ты, ты, ты, ты, – твердил он бабушке.

«Сейчас заору и побегу по улице, – думал, как безумный, отец, – разобью стекло пожарной сигнализации, рвану вниз рычаг, и пусть примчатся пожарные машины с брандспойтами. А когда повалит снег – по весне такое не редкость, – выставлю Марианну на мороз: пусть остынет».

Но он не сделал ни первого, ни второго. Для того времени года, на какое указывал настенный календарь, в столовой было слишком жарко, и все перекочевали на открытую веранду, где прохладнее, а Марианна осталась сидеть над стаканом апельсинового сока.

1950

– Большой вымахал, не поднять! – Дед подбросил его к сверкающей люстре.

Сидевшие за столом постояльцы расхохотались, не выпуская из рук вилки и ножи. Десятилетний Дуг был пойман в воздухе и усажен на стул; бабушка налила ему поварешку обжигающего супа. Сухарики, если надкусить, хрустели, как снег. Кристаллы соли играли не хуже бриллиантов. А в дальнем конце стола, опустив, по обыкновению, взгляд серых глаз на свои руки, которые помешивали ложечкой кофе или отламывали кусочек имбирного печенья, чтобы положить на него чуть-чуть масла, примостилась мисс Леонора Уэлкс, с кем мужчины никогда не сидели на садовых качелях и не ходили летними ночами гулять в городской овраг. Мисс Леоноре оставалось только провожать взглядом из окна летний дрейф парочек по темным тротуарам, а у Дуга от этого сжималось сердце.

– Здрасьте, мисс Леонора, – обратился он к ней.

– Здравствуй, Дуг. – Ее ответ пролетел над курганами дымящейся еды, и жильцы на мгновение повернули головы, но тут же продолжили обычный ритуал.

О, мисс Уэлкс, думал он, мисс Уэлкс! Всадить бы каждому из этих едоков серебряную вилку в бок, чтоб вели себя уважительно, когда мисс Уэлкс просит передать масленку. А то ведь даже не поворачиваются в ее сторону – треплются себе с другими. На люстру и то обращали больше внимания, чем на мисс Уэлкс. «Красивая, правда?» – восхищались они. «Просто блеск!» – кричали наперебой.

Но они не знали мисс Уэлкс так, как знал ее он. Она сверкала разными гранями почище хрустальной люстры, если смотреть под правильным углом: только развесели – и ее смех зазвенит на открытой летней веранде мелодичными китайскими колокольчиками. Но нет, для постояльцев она была – что паутина на стенке или пыль под ногами, и Дуглас, готовый провалиться сквозь землю, вжимался в стул и не сводил с нее глаз, пока расправлялся с супом и салатом.

Из своих комнат спустились, щебеча, три молодые женщины, припозднившиеся к ужину. Эти всегда приходили последними, как примадонны, выплывающие на сцену из потертой бархатной кулисы. Они завели манеру брать друг дружку за плечи и разглядывать, чтобы удостовериться, ровно ли нарумянены щеки, не выбилась ли прядочка из прически, не склеились ли ресницы, накрашенные тушью из особой коробочки, куда требовалось прежде поплевать; после такой проверки все трое еще немного медлили, расправляли юбки и только тогда представали перед публикой, а мужчины-постояльцы разве что не устраивали овацию.

– Приветик, Том, Джим, Билл. Джон, Питер, приветик!

С набитыми ртами пятеро поименованных вскакивали из-за стола и выдвигали стулья для молодых прелестниц; от общего хохота люстра издавала мученический стон.

– Смотрите, что я получила!

– Поглядите, что у меня!

– А у меня – вот что!

Дамочки хвалились подарками, непременно распаковывая свертки за общим столом. Ну ладно, сегодня было Четвертое июля, но и в другие, хоть чем-то примечательные дни происходило то же самое – они развязывали ленточки и восклицали: ах, зачем же, право! Даже на День памяти павших были подарки, вот ведь до чего доходило. На дни рождения Линкольна, Вашингтона и Джефферсона, на День Колумба, на пятницу тринадцатого числа. Анекдот, да и только. А однажды им преподнесли сувениры в обычный будний день, причем с записочками: «По случаю понедельника!» Это событие вспоминали потом еще полгода.