Нить неизбежности - Сергей Станиславович Юрьев Страница 4

По галерее неторопливо двигались два попика в чёрных рясах, без особого любопытства поглядывая на Онисима — как будто каждый день по дюжине паломников берёт приступом их мирную обитель.

— Эй, отцы! — окликнул их бывший поручик, поднимаясь. — Как тут у вас насчёт благословить?

— Ну что — благословим? — спросил один попик у другого, теребя жиденькую рыжую бородку.

— Отчего бы не благословить, — отозвался другой, стягивая с себя лозу, которая служила ему вместо пояса. — Всё-таки надрывался человек, такую крутизну осилил. Давай — ты держишь, я благословляю.

— Отцы, полегче. — Онисим, сообразив, в чём дело, принял боевую стойку. — В Писании сказано: не принимай на себя ношу непосильную.

— Ого! Он нас ещё Писанию учить будет! — В голосе рыженького прозвучал боевой задор. — Обожди-ка, брат. Негоже двоим инокам одного мирянина усмирять.

— Негоже… — Онисим ещё не решил, как именно ему следует возразить, а попик, чёрной молнии подобный, рванулся вперёд и уже через секунду сидел на нём верхом.

— Это тебе не в чужой сад за яблочками, — приговаривал он, со знанием дела выкручивая правую руку незваного прихожанина. — Ну, ничего-ничего — мы тебя сперва исповедуем, а потом и отблагословим по всей форме.

Вот так попик! Вывернуться не было никакой возможности — служитель культа действовал грамотно и быстро, и такую конфузию никак нельзя было объяснить ни случайностью, ни потерей боевых навыков из-за длительного перерыва в тренировках. Бывший чемпион бригады по рукопашному бою лежал кулём и не мог даже пошевелиться.

— Ну, хватит! — кричал он. — Отпусти, что ли! Ну, хочешь, обратно спущусь — некогда мне.

— Куда кого спускать — это отец-настоятель решать будет, — заявил смиренный инок и одним рывком поставил Онисима на ноги. — То ли тебя со стены, то ли штаны с тебя. — Он рассёк воздух лозой и подтолкнул пленного в сторону лестницы, ведущей вниз, прямо к воротам часовни.

Спускаться с заломленной за спину рукой было труднее, чем ползти вверх по отвесной стене. Дубовые перила сгнили не одну сотню лет назад, а высокие каменные ступени были не меньше полуаршина шириной. Знать бы заранее, что попик таким шустрым окажется, — всё закончилось бы совсем по-другому…

— Брат Ипат, отпустил бы ты его — того гляди, навернётся, — попытался увещевать чернявый инок рыжего собрата, но тот только хмыкнул, давая понять, что вполне уверен в устойчивости своего подопечного.

Значит, брат Ипат… Надо будет госпоже полковнику при встрече посоветовать набирать инструкторов по рукопашному бою в стенах монастырей. Только теперь не стоило слишком рассчитывать на то, что удастся своевременно явиться на аудиенцию, разве что настоятелю будет некогда точить лясы с психом, взявшим приступом тихую обитель. А может быть, стоит ему намекнуть, что некое весьма уважаемое учреждение бывает не слишком довольно, если вызванные граждане не успевают прибыть к указанному в повестке сроку. Только вот повестки никакой с собой нет — одна магнитная идентификационная карточка гражданина болтается на шее, словно амулет от сглаза. Глаз у рыжего инока-ратоборца и впрямь недобрый, только не видно его глаза-то — шея на сто восемьдесят не ворочается, особенно когда рука за спину заломлена. Ну вот и лестница кончилась. Идти по ровному куда приятнее, тем более если знаешь куда. Хотя нет, оказывается, надо двигаться не к часовне, а вдоль стены, туда, где стоит новенький двухэтажный барак, сложенный из бетонных плит, — судя по всему, времянка. Помнится, года полтора назад приёмник над ухом проворковал, что ахайская крепость в Пантике, памятник архитектуры 153-го века от Начала Времён, передан в вечное владение Единоверной Соборной Церкви Гардарики, и там основан монастырь Святого Мартына, поскольку место сие связано с такими-то и такими-то деяниями упомянутого святого. Так что — с новосельицем!

Он вдруг почувствовал, что хватка конвоира ослабла, а значит, поп утратил бдительность, и самое время его примерно наказать, а то подловил, понимаешь, пользуясь тем, что не ожидали от него такой прыти… Расслабить руку, насколько это возможно, а теперь резко наклониться и — левое плечо вперёд! Вот она — свобода! Вот только куда этот подевался? Удар левой под рёбра просвистел мимо, и чьи-то цепкие пальцы вцепились в запястье. Прошло целое мгновение, прежде чем каменные плиты вместе с пробивавшейся между ними редкой пожухлой травой растворились в яркой звенящей вспышке, за которой последовала темнота, густая, тёплая и мерзкая, как овсяный кисель.

27 августа, 00 ч. 09 мин., Монастырь Св. Мартына, келья № 6.

Боль в затылке была где-то далеко… Не дальше самого затылка, конечно, но где он — затылок? Где-то кто-то играл на мандолине, и каждый звук рассыпался снопом разноцветных искр, которые с шипением гасли в клубящемся сером тумане. Под туманом хлюпало болото, может быть, то самое, на котором произрастала сосна — азимут 108. Или 106? Полковник Кедрач была права: разжаловать — это как минимум. Психов в армии не держат, но дают им выходное пособие. Только до него тоже надо уметь добраться, продираясь сквозь золотые буквы на чёрных обелисках Аллеи Славы. Топать по болоту всё-таки лучше, чем маршировать на плацу. Вперёд, за взводом взвод… Труба, в общем. Рация на поясе молчит, потому что нет ни её самой, ни пояса. Нет ни рук, ни ног, ни головы… Но что же тогда хлюпает? Болото, если на него не наступать, хлюпать не будет… Да и болота-то никакого нет — далеко внизу плещется океан, накатываясь на берег, поросший раскидистыми пальмами. А над тем, что дальше побережья, и впрямь клубится туман — ничего не видно, и, главное, видеть не хочется. Не хочется — а придётся, только не сейчас, а в здравом уме и твёрдой памяти. Главное, не перестараться — от избытка здравого ума порой приключается немало вреда для здоровья и личного благополучия. Твёрдая память тоже нередко жить мешает. Ну кто, спрашивается, может парить над тропическими морями, раскинув, словно крылья, руки, которых нет? Только последний кретин, обременённый душевной травмой, а если учесть боль в затылке, которая с каждым мгновением становится всё ближе и роднее, то и физической.

Берег неумолимо приближался, невзирая на желание набрать высоту и раствориться в облаках, которых тоже не было. Вот так бывает, господин поручик, Ваше Благородие. Хотя какое там Благородие… 17-й кадетский корпус, треть набора — из юных аристократов по рекомендациям высших чинов и заслуженных ветеранов, треть — после зверского тестирования на предмет умственного и физического развития, а остальные — по разнарядке Департамента Казённого Попечения. Через шесть лет, когда кадетов производят в юнкера, все становятся одинаковы — по крайней мере, в строю. Но хватит лирики — пора заходить на посадку. Опускаться на песчаный пляж гораздо приятнее, чем на гальку, которой усыпан частный пляж в Пантике. Только песок имеет обыкновение прилипать к мокрому телу, но это не имеет значения, когда тела нет, ни мокрого, ни сухого.

— Привет. — На него с ленивой улыбочкой смотрит юная дева в незначительном купальнике. Ромейский язык, смягчённый галльским грассированием… На правом плече сквозь загар проступает татуировка — две змеи, сплетённые косичкой.