Магия на грани дозволенного - Анастасия Колдарева Страница 4

– Уже около полугода. На данный момент самый способный маг в Интернате. Его отец долгое время был канцлером Ордена, хранителем печати и ключей от Арок.

– То-то мне фамилия показалась знакомой, – пробормотал Денис. – Анджей Лисанский, как же, помню. Антон рассказывал, будто он угодил в какую-то историю с Арками.

Андрей кивнул:

– Злоупотребил служебным положением. Канцлер – ну, или по его поручению специальные хранители – выдают разрешения на прохождение Арок. Это такая печать, огненная печать, она наносится вот сюда, – Андрей указал себе на правую ладонь.

– Да я в курсе, – усмехнулся Дэн. – Я же сюда не через дверь попал.

– А, точно! Так вот, печать может быть именная, как у членов Магистрата, а может быть разовая.

– Как на вход в Интернат.

– Или на выход.

– И Лисанский выдал ее кому-то, кто не имел права путешествовать через Арку?

– История темная, – Андрей пожал плечами. – Всякое рассказывают. Ты даже не представляешь, как Лис бесится, когда об этом упоминают.

– Лис?

– Игорь. Прозвище у него такое: Снежный Лис.

Уже после, познакомившись с Лисанским чуть ближе, он понял, что прозвище было слишком романтичным и совершенно не отражало внутренней сути своего хозяина. Тому бы куда больше подошло что-нибудь вроде Бледная Спирохета, или Пегий Выродок, или Наглый Жлоб. Лисанский был поляком неизвестно в каком поколении. То есть сам-то он свою родословную, коей несказанно гордился, знал наизусть и часто хвастался, будто его род происходит от польского правителя Сигизмунда II Августа – того самого, который выиграл Ливонскую войну пятисотлетней давности и упразднил Ливонский Орден. Он не то чтобы ему не верил. Скорее, считал, что, в общем-то, гордиться тут нечем.

Рождаясь где-то в глубине сознания, воспоминания накатывали морскими волнами – холодными, тоскливыми, безнадежными.

Дэн закрыл лицо руками, потер глаза и уставился в потолок.

Ночь была холодной, тучи над Ригой напоминали пыльный серый бархат и все никак не могли разродиться дождем. В больших городах от туч по вечерам отражается свет фонарей, окон, витрин магазинов и сотен автомобильных огней – этакое призрачно-розовое свечение.

Время давно перевалило за полночь, и Дэн уже потерял надежду уснуть. Воспоминания не давали покоя, и даже если ему удастся погрузиться в сон, это будет кошмар… Он знал это, потому что в последние полгода по-другому не бывало.

Девушка выглядела странно. Она стояла босиком в одной ночной сорочке посреди пустой лестницы, освещенной парой масляных ламп, и, кажется, не понимала, где находилась. На ее тонких, трогательно-хрупких запястьях блестели новенькие браслеты из белого металла – серебро?

Наткнувшись на нее по пути с полигона, он замедлил шаг и не смог пройти мимо.

– Привет, – девушка прекратила озираться. Глаза у нее были голубыми и казались прозрачными, как вода, и какими-то сонными, словно с постели ее подняли, а разбудить забыли.

– Меня зовут Ева, – доверительно сообщила она приглушенным голоском. – Ева Паламейк.

– Ты новенькая, – заметил Дэн, размышляя над тем, не холодно ли ей стоять босиком на голом каменном полу.

– В Интернате со вчерашнего дня. Еще не успела уяснить, где здесь что. Кажется, я ходила во сне и заблудилась.

Дэн удивленно приподнял брови.

– Гостиный зал там, – он указал вверх по лестнице. – Этажом выше.

– Да. Наверное. А ты Денис Гордеев, я тебя знаю, – с этими словами она повернулась и побрела наверх, осторожно наступая на каменные ступеньки, точно боясь поранить ступни об их острые края.

– Откуда? – окликнул Дэн неожиданно для себя самого. Девушка обернулась. – Откуда ты меня знаешь?

Она задумалась на минуту – взгляд затуманился – и, пожав плечами, неуверенно улыбнулась:

– Не знаю. Может, ты мне приснился?

Ева была маленькой, тонкой и стройной, но лишь в редкие минуты, с определенного ракурса, на определенный вкус – привлекательной. О таких чаще говорят миловидная, чем симпатичная, поскольку последнее все же подразумевает некоторую степень объективности. А еще она была эмпаткой, легким сенсом, как выразился Антон, «без будущего», немного чокнутой и – подругой Руты.

Боль провернулась внутри, как тупой нож, и Дэн шумно вздохнул. Ночь затянулась – серая, унылая, тяжелая от бессонницы. Вспоминать становилось все больнее. Если так пойдет дальше, обрывки прошлого замучают Дэна, иссушат, изведут, выпотрошат, и к утру останется одна пустая оболочка – сомнамбула, едва помнящая, как двигаться, умываться, есть, одеваться.

Хотя было ли в последние полгода иначе?

– Не лезь к нему, – черт его знает зачем Дэн вступился за парня. Угрюмый и неповоротливый Матвей Сомов никогда не вызывал у него ни симпатии, ни желания общаться. Он был одним из тех, рядом с кем можно жить годами, совершенно их не замечая. Дэн бы и не заметил, если бы Вадим, один из старших в Интернате, к Матвею не прицепился.

– А то что? – Вад глумливо приподнял бровь.

– А то будет больно, – Дэн уже жалел, что ввязался. Сомов прекрасно знал, что с приятелями Лисанского лучше не встречаться в темных, тесных, захламленных закоулках – себе дороже. Будь в нем хоть капля храбрости, он бы за словом в карман не полез, тем более что комплекцией не уступал, да и магия его неплохо слушалась.

– Угрожаешь, Гордеев?

– Предупреждаю, – Дэн взглянул на Сомова. – Забирай свои книги и уходи. Ну? Чего ждешь?

Матвей кивнул, опустился на колени и принялся ползать по полу, собирая в стопку рассыпавшиеся тома.

– Что происходит? – Между стеллажами нарисовался Лисанский. Весь из себя: белая рубашка, бриллиантовые запонки, галстук с ослабленным узлом, стрелки на брюках – этакая элегантная небрежность. Он даже с полигона умудрялся возвращаться, не растрепав своей пижонской прически. Оценил обстановку, смерил участников конфликта внимательным и чуть насмешливым взглядом.