Лишь одна Звезда. Том 1 - Роман Суржиков Страница 4

– Лгунья.

Следующим днем Мия по-прежнему была жива и голодна. Глаза блестели. Лопатка при каждом ударе входила в глину не на полдюйма, а на целый дюйм. Нора не выдержала, спросила:

– Лучше?

– Благодарю, – кивнула Мия.

И снова попросилась отнести ведро. Нора не возражала, ей очень хотелось остаться одной. Когда Мия ушла, Нора села наземь и застонала от досады. Никакого мора. Еще одна надежда прахом. Хотелось плакать, но слезы застряли в горле. Того и гляди, Мия вернется – увидит. Эта сучка еще ни разу не плакала. Я что, хуже?!

Чтобы выровнять дыхание, Нора запрокинула голову. Увидела потолок: вдоль прохода укрепленный досками, а последний ярд у тупика – голая глина. Вскроется еще ярд – нужно будет укрепить, но пока и так держится. В глинистой массе свода темнело что-то… серое, влажное… твердое. Камень. Большой булыжник нависал над тупиком, едва проступая сквозь глину. Нора глядела и глядела на него.

Вернулась Мия, сверкнула глазами, бросила пустое ведро и острием лопатки стала быстро рисовать на глине. Нора привстала от любопытства, посмотрела. Рисунок показывал нечто квадратное, вроде кирпича на колесиках. К торцу кирпича плашмя крепился зубчатый блин, а ниже еще два таких же, но меньше. Именно они, блины, занимали Мию больше всего: новенькая нарисовала их особо крупно и задумчиво рассматривала картинку.

– Вагонетка?.. – догадалась Нора, хотя и не поняла, за какой тьмой понадобилось рисовать на стене вагонетку.

– Шестерня… – рассеянно обронила Мия.

Вот теперь стало вовсе непонятно. Что такое «шестерня»?.. Шестерка лошадок? Но вагонетку тянут не лошади, а веревка. Может, шестерней зовется вот этот зубчатый блин? Теперь Нора припомнила, что действительно видела такие на стенках вагонеток. Но зачем они нужны и почему так занимают Мию? Видать, хворь не очень-то пошла на убыль! От лихорадки случилось помутнение головы… Странное дело: Нора ощутила жалость к новенькой. Не настолько, впрочем, сильную, чтобы хоть как-то ее выразить.

Мия стерла рисунок и принялась копать.

– Мысль человека, что истинно верует, подобна лучу холодного света. Там, куда направляется она, исчезает мрак, полный страхов и сомнений. В луче холодной и спокойной веры ясно видится желанная цель и дорога к ней. Глаз верующего легко отличает важное от мелкого, великое от суетного, благое от злого и греховного. Ничто не укроется от лучей холодного света, весь мир пред лицом верующего станет прозрачен, как полуденный воздух. Благодарим тебя, Праматерь Ульяна, за эту дивную ясность.

Так звучала утренняя. Иные молитвы: полуденная, предобедняя, вечерняя, полунощная – легко ложились на душу Норе, ибо в них шла речь о смерти. Смерть дарует избавление от любой боли и печали, служит лекарством от самой тяжкой болезни – эту истину Нора не просто понимала, а чувствовала всем телом, каждым дюймом кожи, каждой волосинкой. Давно уже чувствовала – месяца два.

Но что за холодный свет и дивная ясность, о которых толкует утренняя? Это Плакса осознала лишь сегодня. Она слушала слова приорессы и вспоминала камень, нависший над тупиком. И тут в сердце хлынул тот самый дивный свет. Да, все верно! Теперь видна желанная цель и дорога. И вера пришла – холодная, спокойная, радостная.

В тупике Нора взяла лопатку, а напарнице подала ведро:

– Хочешь?..

Мия радостно схватилась за трудную работу. Не налюбовалась еще на свои вагонетки с шестернями, ищет повода сходить к ним. Спятила от хвори, несчастная… Нора хорошо понимала весь ужас безумия – ведь сама она как раз сегодня увидела свет!

Она принялась копать. Лопатка вонзалась в стену, красноватая глина летела в ведра, капельки влаги сочились на пол. Проход рос дюйм за дюймом. На первый взгляд, никакого подвоха, обычная работа. Однако Нора копала хитро: сильно углубляла центр прохода, а по краям оставляла нетронутыми земляные стены. На них, как на сваи, опирался крупный камень. Он был едва заметен в потолке, однако Нора чувствовала его вес. Ощущала, как он давит на проход, как ждет мига, когда она сроет подпорки и даст камню волю.

Напарницы почти не замечали друг друга. Нора вкапывалась все глубже под камень и мало о чем думала, кроме него. Мия бегала с ведрами, и, возвращаясь, шевелила губами, будто беседовала сама с собою. Если что и отвлекало ее от наваждения, так это голод. Еще за час до обеда Мия становилась нервной, не находила себе места, рыскала по коридору, как зверь в клетке.

– Отчего такая голодная? – спросила как-то Нора.

– Месяц почти не ела.

– Почему?

– Из-за яда.

Снова Мия за свое!.. Но теперь Нору окрыляла цель. Вместо былой злости пришло снисхождение. Может, Мия и не врет про яд. Про кофе, ясно, ложь. Но отрава – пожалуй, правда. Никто ей, конечно, ничего не подсыпал. Сама перепутала и наелась крысиного яда. С нее станется – дурочка же… А теперь стыдится сказать честно, как все было. Эх, бедолага.

Нора ощутила себя неизмеримо выше, сильнее, мудрее новенькой. Это новое чувство было настолько приятным, что за обедом Плакса подсунула Мие кусок сыра. Потом смотрела, как Мия жадно жует, и все внутри пело от превосходства. Так, наверное, чувствуют лорды, когда бросают беднякам монетки! Прекрасное ощущение!

* * *

На утро от вспышки радости не осталось и следа. Нора выбрасывала горсти земли из-под камня и думала: а ведь скоро меня не станет. Дня три еще, от силы – четыре. Смерть очищает душу, убирает боль… Ульяна Печальная за руку отведет на Звезду, где царит покой и холодный свет… Но все же тоскливо: я уйду – никто не заметит. Никому не будет дела. Никто даже пяти слов не скажет, обойдутся двумя: «Кончилась Плакса». Горько.

Ей остро захотелось такого, чего хотеть не полагается: чтобы заметили, чтобы услышали, поняли. Чтобы потом, когда она уйдет, пролили по ней слезы. Чтобы не она плакала, а о ней. Не было с нею подобного, никогда в жизни. Никто ни слезинки…

Она смотрела на Мию. Новенькая шла на поправку, в ней чувствовалась теперь некая странная сила. Не та, что от мускулов, – какие там мускулы в изможденном тельце. Но другая: изнутри, из глубины. Эта не станет лить слезы, – думала Нора, – не по мне. К тоске прибавлялась злость.

Она взяла напарницу за плечи, тоном упрека спросила:

– Почему не плачешь?

– Плачу, – ответила Мия, – тихо.

Неожиданно для себя Нора выпалила:

– Он такой сильный!..

Запнулась о пятое слово, зажала рот рукой.

Следующим днем Нора сказала:

– Носил, как пушинку. Говорил: крошечка.

А Мия будто не услышала. Похлопала ресницами и спросила:

– Что мы строим?

Нора недоуменно развела руками: откуда мне знать? В нижнем круге есть уже две часовни, трапезная, кухня, водяная цистерна, отхожие места, тоннель для вагонеток, несколько дюжин келий… Вроде, все есть. Может, новые кельи будут. Может, еще часовенка. Откуда мне знать? Лучше бы слушала, что я рассказываю!