Алхимик - Паоло Бачигалупи Страница 4

Я поднял руку, коснулся встревоженного личика. Теплая. Живая. Совсем не дух.

Живая, невредимая! Кожа дымится желтыми остатками горелого терна. Ее покрывала почерневшая зола лиан, волосы наполовину расплавились, все еще подергиваясь в смертных судорогах нитей терновника. Обгорелая, обожженная, в волдырях, но цела и невероятным образом жива.

Я провел рукой по обожженной щеке, зачарованный невероятным чудом.

– Папа?

– Все хорошо, Джайала. – Я начал смеяться. – Лучше, чем хорошо!

Прижав ее к себе, я всхлипнул, благодаря Мару за спасение моей дочери. За обремененную казнь моей души.

А помимо этого – другая мысль, огромная надежда. Впервые за все время моих экспериментов терновник умер по‑настоящему, не оставив даже последствий своего яда.

Пятнадцать лет – не такой уж долгий срок, если ищешь способ спасти мир.

Конечно, ничего не происходит так просто, как хотелось бы.

После этого первого небывалого успеха я выдал потрясающую серию неудач, едва не взорвав дом. И плюс к моим волнениям – хотя Джайала выжила после встречи с терновником, кашель у нее стал намного хуже. Его усугубила зимняя сырость, и сейчас девочка целый день кашляла и тряслась, будто маленькие легкие хотели схлопнуться совсем.

Она слишком маленькая, чтобы помнить, как нехорош был кашель раньше – как он меня беспокоил. Но после отравления терновником кровь начала выступать у нее на губах – краснота легких выталкивалась тем злом, что сотворила над ее телом отрава, стараясь погрузить девочку в вечный сон.

Я, сколько мог, избегал применения магии, но кашель у Джайалы усиливался, становился глубже. И магия требовалась очень небольшая, только чтобы сохранить ей жизнь. Закрыть очаги у нее в легких и прекратить появление крови на губах. Может быть, в результате на поле какого‑нибудь крестьянина вылезет побег терновника, оплодотворенный силой, выпущенной в эфир, однако же – крохотное магическое усилие, и слишком велика нужда Джайалы, чтобы оставить ее без внимания.

Зима всегда была самым худшим временем. Каим не похож на северные земли, где мороз убивает все растения, кроме терновника, заметает землю холодными сугробами и укрывает лепным льдом. Но все равно холод грыз Джайалу, и я чуть‑чуть отвлекся от своей алхимии и совершенствования балантхаста, чтобы кое‑что в нем улучшить.

Наша тайна.

Даже Пайла не знала. Никому не дано было знать, кроме нас.

Мы с Джайалой сидели в углу моей лаборатории, посреди одеял, на которых она теперь спала у очага, – единственная оставшаяся у меня теплая комната, и я по записям из книги магистра Аруна творил магию.

Перо его было ясно, хотя сам магистр давно расстался с жизнью под топором палача. Мысли его лежали на пергаменте, дружеская рука тянулась ко мне сквозь время. Чудо чернил перенесло его прошлое в наше будущее. Розмарин, цветок пканы, корень солодки и густые текучие сливки козьего молока. Желтые лепестки пканы, смешанные с прочими составляющими, потрескивали, как огонь, соприкасаясь с молоком, и вверх восходил дым грез.

И я безымянным пальцем, давно отвыкшим от трех брачных колец, нанес эту пасту на лоб Джайалы, между густыми темными бровями. Потом, спустив на ней рубашку, еще полоску, посередине между легкими. Желтая метка пканы заиграла на ее груди, будто огонек костра.

Исполняя эту небольшую магию, я представлял себе великих магистров Джандпары, исцеляющих толпы, собравшиеся под арками их балконов. Говорят, что люди приходили за много миль. В те времена магию использовали повсеместно.

– Папа, нельзя, – прошептала Джайала.

Ее снова потряс кашель, согнув и бросив вперед, спустившись до самых глубин и сжав легкие, как силач сжимает гранат и смотрит, как течет по пальцам красная кровь.

– Можно и нужно, – ответил я. – Теперь тихо.

– Тебя поймают. Запах…

– Тсс!

И я прочел заклинание магистра Аруна, произнес звуки древнего языка, который никто не в состоянии вспомнить с тех пор, как он отзвучал. Согласные жгли язык, рождавший эти слова силы. Силы древних. Мечты Джандпары.

Помещение наполнилось серным запахом магии, и круглые гласные исцеления покатились у меня с языка, крутясь, как шестеренки, находя свои цели в желтой мази моих пальцев.

Магия врылась в Джайалу – и пропала. Паста цветов пканы приобрела зеленоватый оттенок, выдохшись, и помещение наполнилось дымом освобожденной силы. Поразительная сила, живущая всюду вокруг нас, и требуется лишь небольшое усилие, всего‑то несколько слов, чтобы привязать ее к себе. Магия. Власть совершить что угодно. И даже уничтожить целую империю.

Я приоткрыл ставни, выглянув на темную мощеную улицу. Она была пуста, и я быстро проветрил комнату от вони магии.

– Папа! А что, если тебя поймают?

– Не поймают, – улыбнулся я. – Очень небольшая была магия. Не то что большой мост построить. Даже не заклинание плодородия. У тебя в легких были небольшие ранки. Никто ничего не узнает. А скоро я доработаю балантхаст. И ни один человек никогда не возразит против этой мелкой магии. И все будет хорошо.

– Говорят, что палач иногда промахивается – не разваливает человека пополам из милосердия, а рубит, нанося несколько ударов. А мэр ему приплачивает – чтобы неповадно было пользоваться магией.

– Это неправда.

– Я сама видела.

– Не может такого быть.

– На прошлой неделе, на золотом рынке. Прямо на площади. Мы там ходили с Пайлой, и толпа была такая плотная, что мы не могли пошевелиться. Пайла мне прикрыла глаза рукой, но я видела между ее пальцами. Палач бил, бил и бил, бил и бил, и человек орал громко‑громко, а потом перестал, но все равно он плохо работал. Дама из свиного ряда сказала, грязно работал. Сказала, что она своих свиней лучше разделывает.

Я заставил себя улыбнуться:

– Это не наша проблема. Понемножку магией занимаются все, никому до нас дела нет. Если мы никому ее в нос тыкать не будем.

– Я не хочу, чтобы тебя рубили, и рубили, и рубили.

– Тогда аккуратно пей настой солодки, что дает тебе Пайла, и не вылезай на холод. Хранить тайны – работа не из легких. Но лучше, если их знают только двое. – Я коснулся ее лба. – Ты и я.

Я тронул свой ус:

– Дерни на счастье?

Но она не стала: понятно, я ее не успокоил.

Через месяц, когда грязные ковры жесткого весеннего снега сменились сладковатой вонью мокрой согревающейся земли, я окончательно настроил балантхаст и напустил его на стену терновника.

Из города мы вышли ночью и побрели по грунтовым дорогам – Джайала, Пайла и я. Балантхаст был привязан у меня за спиной. В темноте, окутавшей землю, женщинам из терновых бригад с топорами и огнем делать было нечего, и дети, которые ровными рядами подбирали за ними семена, оставили свое занятие. Хорошо – никаких свидетелей. Ночь была холодна и неуютна. Факелы мы держали высоко.