Сыскарь чародейского приказа - Татьяна Коростышевская Страница 4

— А я тоже не смотрела, — Жозефина, впервые за время этой нашей беседы открыв рот, прижала руки к груди в покаянном жесте.

— И я, — пискнула Клотильда, глубоко задышав. У нее на ленте корсажа поблескивала крошечная брошь-капелька.

— Значит, деньги…

— Да не в деньгах дело, — раздраженно махнула рукой Элеонора. — То есть не только в них. Мы и больше заработаем! Просто раскол промеж нас после этого случая. Доверия нет. А мы столицу покорять едем, нам друг без друга никак.

Я еще раз оглядела девиц. Молоденькие, хорошенькие, грустные.

— А просто поговорить втроем пробовали? Поклянитесь, что никуда дальше эта история не пойдет и похитчика вы не накажете и из своей компании не изгоните. Пусть воришка покается.

— Пробовали. Не сработало.

Значит, что мы имеем? Троих подозреваемых. Или все же двоих? Элеонора вон как за общее дело радеет, может, ее можно вычеркнуть? Ан нет, нельзя. Кабы я, например, злодейство измыслила, первая бы закричала «Держи вора!» — даже не из хитрости, а из самосохранения.

— Так поможешь нам, барышня Попович?

Я внимательно посмотрела в глаза каждой из трех, затем произнесла:

— Прежде чем я вам свой вердикт озвучу, я дам воришке последний шанс признаться самой.

Хористочки молча переминались с ноги на ногу.

— Клотильда! — Я повернула голову в ее сторону. — Это же ты сделала?

— Нет! — вскрикнула девушка.

— Но зачем? — недоуменно спросила Жозефина. — И с чего ты это взяла?

— С того, что на ней, — я приблизилась к обвиняемой, — вот этот амулет висит. — Я пальцем — маменька бы меня за нарушение норм приличий взгрела, кабы увидела, — показала на брошь-капельку. — Называется навья искра, действует от двух до пяти дней после того, как его от материнской грозди отделяют. Когда у вас прослушивание? Завтра или уже сегодня? Неважно, как раз магии должно было хватить. А стоит эта безделица, как три коровы в базарный день.

Клотильда плакала, ладонью размазывая слезы по лицу.

— А что этот амулет навий делает?

— Красоту дает, — устало ответила я. — Да такую, чтоб глаз не отвести.

Две невиновные хористочки скептично посмотрели на товарку:

— Что-то он не работает совсем.

— А он избирательно действует, только на мужчин. Вы вон хотя бы на попутчика нашего, Скворцова, внимание обратите — извелся же весь, в вашей Клотильде дыры страстными взглядами прожигая, да и руки распускал, когда думал, что не видел никто.

Клотильда всхлипнула:

— Дуры! Дубинушки стоеросовые! Как же я могла в столицу с вами ехать, с такими красавицами. Я! Замарашка! Вас-то везде возьмут, а меня на выход попросят!

— Да нешто мы бы тебя бросили. — С материнской заботой Элеонора привлекла подругу к груди. — Мы же договорились, все вместе. Тебя попросят, мы следом отправимся. Ну что ты, глупенькая?

Под это воркование я вернулась в купе. Дело закончено. Пусть теперь сами меж собой разбираются. Купец Скворцов отвел от меня равнодушный взгляд. Ну понятно, он-то Клотильдушку-красу ожидал, а тут я.

В окне ничего любопытного не наблюдалось, я накинула на плечи вагонный пледик и расправила газету, за чтением которой давеча так бесславно заснула. Прессу я уважала безмерно, прочитывала всегда все, от корки до корки, включая брачные объявления и некрологи. Потому что для орюпинской барышни это было настоящее окно в мир, мир, где происходили загадочные или леденящие душу события.

Но сейчас на новостях сосредоточиться не получалось. Мои шансонеточки что-то задерживались, и я поминутно поглядывала на дверь. Что они там делают, честное слово? А если дерутся? А если до смертоубийства дело дошло?

Наконец дверь купе отъехала в сторону. Я подобралась, чтоб окинуть входящих строгим и торжествующим взглядом. Но настрой пропал втуне.

— Барышня Попович, — вагонный гнум выразил своим грубоватым, будто наскоро слепленным из глины лицом гамму каких-то сложных чувств. — Извольте с вещичками на выход.

— В чем дело?

— Начальство нашего состава убедительно просит вас место сменить. Ваши соседки жалобу на вас подали, так что придется вам в третий класс переместиться.

Вот, значит, как? Ни одно доброе дело не остается безнаказанным? Я, значит, таланты свои недюжинные аки бисер мечу, воровку изобличаю, а виноватая все равно именно я? Я взглянула на часики. До Мокошь-града еще часа четыре дороги. Ничего страшного, как-нибудь переживу.

Подлые шансонетки шушукались в коридоре, но носов в купе не казали.

Я строго покачала головой:

— Разница в цене за билет второго и третьего класса составляет… тридцать рублей с четвертью. Пока ваше начальство мне эту разницу не вернет, в третий класс я перемещаться отказываюсь.

Гнум пробормотал что-то извинительное и отправился советоваться с вышестоящими. Я неторопливо полистывала прессу, шансонетки страдали в коридоре. Чета Скворцовых бросала в мою сторону уважительные взгляды. Точно купцы, — они барыш за версту чуют и деньгам счет знают. Минут через двадцать вернулся вагонный:

— Барышня Попович, в связи с тем, что деньги за билет вам отозвать нет никакой возможности, — гнумская прижимистость могла вполне посоперничать с моей, — приглашаю вас продолжить путешествие первым классом.

Я грозно сдвинула брови и пальчиком поправила дужку очков на переносице. Моя хорошая подруга мадам Жорж такой вот пантомимой могла кого угодно в ступор ввести. Гнум прижал к груди ладошки в перчатках:

— И доплаты с вас никто не потребует!

— Перфектно! — Я поднялась и сбросила на сиденье плед. — Извольте мне помочь перенести багаж.

Шансонетки в коридоре сбились кучкой, будто перед лицом смертельной опасности. Я на них даже не взглянула, двинувшись в сторону последнего вагона, где располагался первый класс. Гнум семенил следом, неся мой саквояж, к слову абсолютно пустой, потому что все продукты, собранные мне в дорогу милой матушкой, я уже благополучно съела.

В первом классе царили красота и благолепие. Как по мне, абсолютно излишние. Поручни здесь были вызолочены по всей длине, на окнах висели бархатные шторки, ковровая дорожка — с мягким длинным ворсом, а перегородки между четырехместными купе — прозрачного толстого стекла. За перегородками, как рыбки в аквариумах, сидели нарядные люди, дамы в кружевных шляпках и перчатках, господа в сюртуках. Пассажиры коротали время за карточными играми, чтением либо попивали что-то из толстостенных бокалов, затянутых в блестящую стальную канитель.

Вагонный отодвинул дверь ближайшего аквариума:

— Прошу, барышня Попович.

Пока он пристраивал мой саквояж на багажной полочке, я осмотрелась. Пассажиров было двое. Они заняли большие удобные кресла у окна, разделенные круглым столиком. На столике позвякивал чайный сервиз, в плетенке лежали баранки, рядом — розеточки с вареньем, по виду — вишневым.