Ловец душ - Фрэнк Герберт Страница 4

Только вот был ли это кусок деревяшки?

Он почувствовал опасность, исходящую от этих мыслей. Кто знает, куда они могли завести его? Образ Яниктахт померк, исчез, будто мысли эти были каким-то образом связаны. Он попытался вызвать в памяти ее лицо. Оно вернулось вместе с нечетким видением молоденьких тсуг… поросшего мхом места в лесу, где пьяные лесорубы насиловали девушку… один за другим…

Его разум отказывался воспринимать что-либо, за исключением куска дерева, принесенного океаном на излучину берега, где он когда-то игрался.

Он чувствовал себя старым глиняным горшком, из которого за ненадобностью были выброшены все эмоции. Окружающее ускользало от него, все, за исключением духа на тыльной стороне руки. Чарлз думал: «Все мы будто пчелы, весь мой народ. Мы разбиты на множество осколков, но каждый из нас остается таким же опасным как пчела.»

И, в свою очередь, до него дошло, что создание на его руке должно быть чем-то намного большим, чем Изменяющий – гораздо более сильным, чем Куоти.

«Это Похититель Душ!»

Сейчас в человеке боролись страх и радостное волнение. Это был величайший из духов. Достаточно ему было ужалить человека, и тот мог превратиться в ужасное чудовище. Он, Чарлз, станет пчелой для своего народа. Он станет творить ужасные, страшные вещи, он будет нести смерть.

Он ждал, с громадным трудом пытаясь вздохнуть.

Но вдруг Пчела не пошевелится? Вдруг они так и застынут на вечные времена? Все его сознание напряглось, натянулось будто готовый вот-вот лопнуть лук. Все его эмоции отнесло куда-то во мрак, где не было ни малейшего просвета. Его окружало только пустое небо.

Он размышлял: «Как странно, что такое маленькое создание обладает громаднейшей духовной силой, более того – оно само является духовной силой, Похитителем Душ!»

И вдруг пчелы на его теле не стало. Вот только что она сидела здесь – и ее уже нет, осталось только пятнышко солнечного света, тонированное лиственной тенью, выделяющее рисунок вен под смуглой кожей.

Тень его собственного существования!

Теперь Пчела виделась ему во всех мельчайших подробностях: раздутое брюшко, вытянутая паутинка крыльев, цветочная пыльца на лапках, остроконечная стрелка жала.

Послание, заключенное в этом застывшем мгновении, чистым голосом флейты проникло в сознание человека. Если Дух мирно улетит, для человека это будет сигналом отмены приговора. Он мог бы вернуться в Университет. На следующий год, через неделю после своего двадцатишестилетия, он защитил бы диссертацию по антропологии. Он стряхнул бы с себя весь первобытный ужас, охвативший его после смерти Яниктахт. Он стал бы имитацией белого человека, потерянного для этих гор и для нужд его собственного народа. Эта мысль опечалила его. Если Дух оставит его, он может забрать с собой обе души человека. А без душ тот может умереть. Он не смог бы пережить стыда.

Очень медленно, после какого-то многовекового размышления, Пчела направилась к суставам пальцев. Это был момент, сравнимый с тем, когда оратор овладевает вниманием аудитории. Фасеточные глаза включили человеческое существо в фокус своего зрения. Брюшко Пчелы согнулось, торакс сократился… Человек почувствовал наплыв страха, поняв, что стал избранным.

Жало вонзилось точно в нервный узел, удаляя все мысли и погружаясь все глубже, глубже…

Человек услыхал послание Таманавис, главнейшего из Духов, как барабанный бой, заглушивший удары сердца: «Ты должен найти белого человека с абсолютно невинной душой. И ты обязан убить эту Невинность бледнолицых. Пусть твой поступок станет известен в твоем мире. Пусть твое деяние станет тяжкой рукой, сжимающей сердца белых. Они обязаны почувствовать это. Они должны услыхать об этом. Одна невинная душа за все иные невинные души!»

Рассказав о том, что следует ему сделать, Пчела взлетела.

Человек следил взглядом за ее полетом и потерял ее из виду в гуще кленовых листьев на другом берегу ручья. Теперь же он чувствовал шествие древних родовых теней, ненасытных в своих требованиях. Все ушедшие из этого мира до него, предстали пред ним будто неизменное поле, которое замкнуло его прошлое существование. И, сравнивая себя с этим полем, он увидел, как изменился сам.

«Убей Невинного!»

Стыд и смущение иссушили его горло и рот. Человек чувствовал, что вся его внутренняя суть выжжена и лишена силы.

Его внимание привлекло солнце, перекатывающееся над высокой горной грядой. Листья касались его рук, глаз. Он знал, что прошел период искушения и через запертую ранее дверь вступил в область чудовищного могущества. Чтобы удержать эту силу в себе, ему придется вступить в соглашение со второй частью своего внутреннего «я». Теперь он мог быть лишь одним – Катсуком.

Он сказал:

– Меня зовут Катсуком. Я есть Катсук.

Слова принесли успокоение. Духи воздуха и земли были с ним, ибо были его предками.

Он решил подняться по склону. Его шаги вспугнули с места белку-летягу. Она скользнула с одной ветви на другую. Коричневое тельце скрылось в зелени. Всякая жизнь в его присутствии пыталась спрятаться, застыть на месте. Вот каким было теперь его влияние на жизнь.

Человек думал: «Помните меня, лесные создания. Помните Катсука, как будет его помнить весь мир. Я – Катсук! Через десять тысяч ночей, через десять тысяч времен года этот мир все еще будет помнить Катсука и его значение!»

Мать похищенной жертвы прибыла в Лагерь Шести Рек вчера, приблизительно в пол-четвертого вечера. Она прилетела на одном из четырех вертолетов, выделенных для поисков лесопильными и сплавными компаниями Северо-Запада. Когда она выходила, чтобы встретиться с мужем, на ее щеках были видны следы слез. Она сказала: «Любая мать понимает то, что чувствую я сейчас. Пожалуйста, оставьте нас с мужем одних».

Фрагмент радиопередачи «Новости Сиэтла»

Солнце заливало столовую, за окнами которой были видны ухоженные газоны и их частный ручей. Когда Дэвид сел напротив матери, чтобы позавтракать, в голосе женщины чувствовались нотки раздражения. Хмурый взгляд проложил резкие вертикальные морщины на ее лбу. Вены на левой руке приняли оттенок ржавчины. На матери было нечто розовое и кружевное, желтые волосы встрепаны. Вся столовая была наполнена ароматом ее лавандовых духов.

– Дэви, – сказала она, – надеюсь, что ты не возьмешь в лагерь этот свой дурацкий нож. Ради Бога, ну что ты будешь с ним там делать? Мне кажется, твой отец был не в своем уме, когда дарил тебе такую опасную вещь.

Мать позвонила в маленький колокольчик, позвав кухарку с завтраком для Дэвида.

Мальчик не отрывал взгляда от крышки стола, в то время как розовая рука кухарки ставила перед ним тарелки. Хлопья с молоком были такими же желтыми как и скатерть на столе. От тарелки исходил запах земляники, которую смешали с хлопьями. Теперь Дэвид уставился на свои ногти.