Наследство империи - Наталия Ипатова Страница 40

— Ты не спишь?

— Я думаю.

— Ты пила сироп от мигрени?

Девочка помотала головой и заправила белые пряди за уши.

— Мне не надо. У меня снижена чувствительность, и никогда не болит голова.

— Что-то бледненькая ты.

Девочка дернула плечом.

И худенькая. В самом деле, даже на «Белакве» Грайни выглядела много здоровее. И даже в медотсеке, после того как спецназ Нереиды освободил заложников. Мы слишком заняты своими проблемами, которые важные, спору нет, но есть какие-то вещи, которыми нельзя пренебрегать даже в ослеплении самыми святыми чувствами. Есть что-то, чем ты не можешь платить за своего ребенка. Так, не надо громко. До «своего ребенка» пока не дошло. Пока речь идет только о собственном материнском спокойствии. А это значит, что одинокий ребенок рядом не должен остаться без внимания, даже если она никому тут не дочь... и слишком уж умна.

— Иногда я сомневаюсь, кто в вашей команде главный.

— О, конечно, Норм. Он подписывает документы, и кредитные карточки у него. Но совещательный голос у меня есть, и я знаю, что меня всегда выслушают.

— Как ты решилась сказать про Мари Люссак?

— Надо было сказать. А ему... у него и так над головой собралась настоящая грозовая туча. Господин Люссак — очень сложный человек. Его гнев в отношении меня будет, я думаю, не столь сокрушительным, как если бы Норм оказался в чем-то виноват. У нас не было никого, пока мы не встретились на этой работе. И теперь у нас пот никого, кроме друг друга. Так что если уж мне делать доброе дело, пусть Норм будет его наследником.

— Ты ведешь странные речи, дитя.

— Угу, — та ухмыльнулась. — Сегодня меня уже спрашивали про реальный возраст.

Натали присела на краешек широкой койки. Если рубка воплощала представления хозяина о правильной организации дел, то его спальня, видимо, отвечала его потребностям в комфорте. От верхнего белого света тут отказались, вместо него в изголовье был встроен небольшой желтый ночник и еще боковая лампа, ориентированная таким образом, что скучный панельный потолок терялся в таинственном сумраке. Игрейна лежала поверх толстого стеганого одеяла, крытого цветными лоскутками, среди подушек, наваленных кучей. В стенных выемках валялись видеокниги, в основном детективы, и музыкальные инфочипы, которые при общей полутьме могли сойти за сокровища, рассыпанные по полкам склепа.

— Что с тобой происходит, Грайни?

— Ничего. Ничего такого, про что я не в курсе. Пожалуйста, не берите в голову, мэм.

Грайни вытянула вперед руку и опустила на нее голову. Веки ее сомкнулись. Где-то Натали вычитала, что для психики полезно смотреть на спящих детей. Тоже мне открытие — для матери!

Натали потушила боковой свет, оставив гореть ночник, и пару минут бессмысленно стояла у двери, глядя на узкую босую ступню в складках лоскутного одеяла. Здесь душновато. На любом космическом судне — душно, и также было в комнатах-коробках Зиглинды, и в жилых отсеках на «Фреки». Только на Нереиде она поняла, что такое свежесть. И простор. И свобода. Даже если все это одного серого цвета.

Ничто хорошее не дается надолго.

Она вышла в туалет, обнаружив, что Кирилл перевел «Балерину» в ночной режим. Весь верхний свет был погашен, лишь в кухонном отсеке осталась подсветка для того, кто, может быть, проголодается ночью, — чтобы не гремел и не будил отдыхающих. В рубке тоже было темно, светились лишь дежурные мониторы. В командирском ложементе на фоне слабого мерцания просматривался неподвижный черный силуэт.

Несколько секунд Натали стояла в коридоре наедине с «Балериной», которая одна, казалось, не спала, неся их сквозь всю немыслимую топологию пространства, которую можно более или менее адекватно объяснить только высшей математикой. Потом повернулась и постучала не в свою дверь. Та отворилась, и Натали ступила внутрь.

Так гибнут желанья в неистовой схватке, мужское и женское гибнет, рождается — просто людское...

С. Дилэни. «Падение башен» (Перевод Е. Свешниковой)

Время, место и сделанный шаг таковы, что в объяснениях не было никакой потребности. Двоякое толкование исключалось. Герметичная дверь беззвучно сомкнулась за спиной, темнота стала полной, населенной лишь дыханием — ее и другим, — и на все сомнения остался один миг — между двумя ударами сердца, но тратить его на ерунду оказалось бессмысленно, ибо собственная инициатива выбила из Натали дух.

Сомневаться следовало с той стороны двери.

Потому что, когда ее притиснули к стене, подхватив под бедра, каким-то образом всего одним движением приведя в беспорядок и одежду, и волосы, и напрочь сдернув весь «низ», головной мозг передал управление спинному, а тот на все с готовностью согласился.

У «возраста цинизма» есть свои преимущества, и главное из них — многого не ждать. Никаких «завтра», никаких «навсегда», никакого ложа из роз. В этом возрасте «я люблю» относишь к уютному дивану, к упорядоченности вещей и отношений, к ежедневному возгласу из прихожей: «Мам, я дома!»

Нет, пожалуйста, об этом — только не сейчас!

...Не сейчас, когда руки вцепились в плечи, а ноги обвились вокруг поясницы, и ты мотаешь головой, как взбесившаяся лошадь, в поисках воздуха — хотя бы глотка! — избегая ищущего рта, который ловит лишь пряди волос, липнущие поперек лица к разгоряченной коже.

Я не должна делать это сейчас, когда Брюс... А когда еще?

...Затем на полу, на скомканном одеяле, в двух-трех самых простых, но эффективных позах, снизу и сверху, по полной отыгрывая программу «Двенадцать лет без оргазма» тем более неистово, что где-то за подкладкой бушует комплекс вины, и потому только молча, что за переборкой — девочка, которая понимает слишком много. С детьми, с ними даже простейшее устройство на батарейке не заведешь: у кого есть дети — те знают! Найдут! Наткнутся, пройдя по мистической цепочке невероятных случайностей и совпадений. Может, гражданка свободной Галактики и выпутается, сделав каменное лицо и заявив о своей сексуальной свободе и праве на удовлетворенность, но не рожденная на Зиглинде. Нам... нам не подходит ничто, кроме мужчины! «Мама, что это?» То-то ведь стыда не оберешься.

Кстати о стыде. Надо бы выбраться отсюда пораньше. Пораньше... Никто и не узнает...

Увериться, будто твой мир обрел точку опоры, любить свое кресло и плед, горку инфочипов с видеодрамами, завтрак и ужин, проводить бесконечное время с каталогами детской одежды, развивать вкус и манеры, обустраивать гнездо, оставив дела мира идти их чередом, — и оказаться космическим телом в пустоте, объектом в системе взаимных притяжений. Войти в атмосферу — и вспыхнуть.

...В могучих объятиях, словно в кольцах Лаокоо новых змей. Эстергази сами научили: тычешь пальцем и говоришь: «Это!»

Двенадцать лет. Все равно что вторично потерять девственность!