Третий экипаж - Алексей Гребенников Страница 40

Киш посмотрел на нависающую над ним черную тень распахнувшего пасть зверя Келилгу, горестно произнес: «Думаю, Кутха, плох твой мир».

«Это ты так думаешь потому, что своего мира не помнишь».

Во рту было кисло и одновременно сухо. Ноги босые, так на севере не ходят. Под ребрами боль – острая, но терпимая. Левый глаз заплыл, можно даже и не открывать. Да и не хотелось. Открою, подумал, а вдруг вокруг Дети мертвецов. Наверное, я многих убил, многих ранил. Толпой пойдут к Билюкаю, указывая на меня. А я хитрый. Я подмигну Билюкаю: «Меня Кутха послал».

Киш открыл глаза.

Серая пыль скрипела на зубах.

«Гидросиликаты… Диоксид кремния…»

Кутха такие слова произносил любовно, а Киша от «римских пуццолановых смесей» тошнило. Видно, далеко ушел, если вокруг так страшно и серо. И мышонка совсем не слышно. Испугался, видно, выпрыгнул из кармана в разгар боя, теперь прячется под круглой кочкой.

Далеко-далеко тьму пронизывал игольчатый свет, будто звездочка.

А слева и справа, особенно позади, тьма была густой, как в ночном омуте.

Киш поежился, шевельнул лопатками. Не сразу понял, что спина истыкана стрелами.

Стрелы торчали в спине густо, пучками. Можно, конечно, попробовать выдернуть, но лучше явиться к Билюкаю таким вот, крылатым, чтобы подземный бог изумился.

Спросит: «Что видел?»

Скажу: «Большую битву видел».

Спросит: «Что слышал?»

Скажу: «Полет стрел слышал».

А сам повернусь боком. Билюкай стрелы увидит, кивнет.

Налетят тучей гамулы – злые духи; как перо, обберут стрелы.

Со стоном встал, отряхнулся. Утер обсохшую кровь в уголках губ. Раз уж мертвец, надо к Билюкаю идти. Так и пошел – на дальний иглистый свет. Спотыкался. Казалось, правда, звезда светит – одинокая. Но потом звезда разделилась – на две, на три, даже на четыре. Потом звезд стало еще больше, они уходили в самое сердце тьмы – как слабая путеводная ниточка. Появились мрачные ворота из угольного профилированного железа. Никаких стен – ни слева, ни справа, а ворота стоят. Огромные, мрачные. А под ними – стражи в форменных кухлянках, в темных очках, в темных касках, как сталевары.

Выставили копья: «Стой!»

Ответил: «Стою».

Подошли двое. Краем глаза видел: смутно скользят в стороне от ворот пугливые тени. Им, этим теням, разрешено, наверное, идти мимо ворот. «Может, Дети мертвецов? – подумал. – Может, те, кого я побил?»

Подумал с гордостью: «Вот скольких привел к Билюкаю».

Стражи, глядя на Киша, принюхались: «У тебя живое. Нельзя с живым».

«Я не живое, – возразил Киш. – Я пришел. Меня сейчас к Билюкаю ведите».

«Нельзя с живым», – скрестили копья.

Киш хотел пойти на них, чего мертвецу бояться? Ну, убьют еще раз, чего такого?

А если не убьют? – подумал. А если с пустыми руками вернусь к Кутхе? Большой позор будет. Налим Донгу смеяться будет. Мыши в серых сарафанчиках разнесут по всей тундре: Киша выгнали даже из того мира. Хотел уже рассердиться, но услышал писк:

«Не слушай стражей, Киш, я и так почти неживой от страха!»

«Это ты, Икики?» – незаметно погладил рукой карман.

«Называй меня Илулу», – от страха серые усики Икики, наверное, топорщились.

«Почему не выскочил из кармана, когда я Детей мертвецов убивать стал?»

«Я карман изнутри зашил».

«Видите, – сказал Киш стражам, – он почти неживой от страха».

«Всё равно нельзя!» – скрестили стражи копья.

Бесшумно выступил из темноты офицер в совсем новой темной форменной кукашке. Как знак отличия синел на бритой щеке шрам. Если судить по ширине шрама – знак отличия первой степени. Выправку держал, но глаза были без зрачков, пустые – вываренные, как у рыбы. Перехватив взгляд Киша, сказал:

«С живым нельзя». – «А с каким можно?» – «С неживым можно».

«Киш, не делай этого!» – заверещал мышонок.

«Оставить на хранение можно, у нас много лис, беречь будут».

«Не оставляй меня, Киш, лисам!» – видимо, начала сказываться съеденная мышонком «Книга совести».

«А если отпустить?»

«Куда же он побежит? Лисы увидят».

«Он по звездам хорошо ориентируется».

«У нас тут звезд нет», – терпеливо объяснил офицер.

«Не слушай их, Киш, выпусти меня. Просто выпусти, и я убегу!»

«Сам зашился, вот и не мешай», – рассердился Киш.

И спросил с надеждой: «А приказы есть? Тайные приказы имеются?»

«Тайные приказы имеются. – Офицер закинул круглую голову, повел вываренными пустыми глазами. Сразу стало видно: нездоров. – Приказ у нас один: с живым нельзя! Всё живое сдается на вечное хранение».

«Как это на вечное? – пищал мышонок. – Я столько не проживу!»

Офицер добавил: «Или закрывается в деревянном ящике печатью Билюкая».

Мышонок в кармане задергался. Вспомнил, наверное, беззлобные слова Кутхи: «Этот в ящике сидеть будет».

Офицер терпеливо подтвердил:

«А на печати черная ящерица».

«А не задохнется в коробке?»

«Бережно дышать будет, не задохнется».

«Не слушай его, Киш! У меня кашель. Не разрешай им такого».

Но уже набежали молчаливые стражи, вскрыли карман, вытащили визжащего отбивающегося мышонка Икики, плюнули на него и мокрого сунули в деревянную коробку с надписью: «Спiчки».

Красиво было написано, без ошибок.

Такую коробку легко найти, где бы ни уронил.

Крышку плотно закрыли. Мышонок такое кричал из коробки, что Киш старался не прислушиваться. Надеялся, что офицер тоже не прислушивается. Прилетели гамулы – злые, похожие на ощипанных воронят, закрутились веретеном, наложили пломбу из вонючего горячего сургуча. Поиграли со стрелами, торчащими из спины.

«Ударь их копьем, Киш! – орал из коробки оскорбленный мышонок. – Они слепые, а ты прыгаешь, как молодой бык. Видишь, они меня в ящик сунули».

«Так Кутха предсказывал».

«Я ему штаны прогрызу!»

«Мы, слепые, хорошо слышим», – со значением произнес офицер.

«А мне стрелы мешают», – пожаловался Киш.

«Со стрелами не к нам. Это других спросишь».

Чугунные ворота медленно распахнулись.

«Теперь иди!»

А куда идти? Стрелы торчали за спиной Киша, как разлохмаченный течениями анальный плавник налима Донгу. Если вернуться таким, даже Кутха, пожалуй, не поможет. Всем в тундре известно, что в детстве бог Кутха укололся об оперенную боевую стрелу и дал зарок никогда не прикасаться к острому.