Зотика - Кларк Эштон Смит Страница 41

И вот спустя многие годы после бегства мальчика Нартоса из Уммаоса, Питаим, отец принца Зотуллы, умер от укуса маленькой гадюки, которая, ища тепла в холодную осеннюю ночь, заползла в его постель. Поговаривали, что гадюку подбросил сам Зотулла, но это были лишь ничем не подтвержденные слухи. После смерти Питаима Зотулла, его единственный сын, стал императором Ксилака и жестоко правил со своего трона в Уммаосе. Обуреваемый необъяснимой жестокостью и жаждой роскоши он был безжалостным и тираничным, но окружавшие его люди, такие же злые, как и он, потакали его порокам. Так он благоденствовал, и ни боги, ни владыки ада не карали его. Шли дни, красное солнце и бледно-мертвенная луна всходили над Ксилаком и опускались на западе в море, которое редко бороздили корабли, ибо, если верить рассказам моряков, оно было огромным и бурным и несло свои воды, будто быстротечная река, мимо опасного острова Наат, а затем падало огромным водопадом в пропасть на далеком отвесном краю Земли.

А слава Зотуллы все росла, и грехи его были, как зреющие над глубокой пропастью плоды. Но ветры времени дуют тихо, и плоды не успели еще созреть. Император веселился среди своих шутов, евнухов и наложниц, и молва о его роскоши распространилась повсюду, о расточительных причудах Зотуллы толковали люди, живущие на далеких окраинах, так же как о чудесах черной магии Намирры.

Это случилось в год Гиены и месяц звезды Сириус, когда Зотулла устроил великий праздник жителям Уммаоса. Блюда, сдобренные экзотическими специями с восточного острова Сотара, были выставлены для всех желающих, и горячие вина Йороса и Ксилака, словно наполненные подземным огнем, неистощимо лились из огромных сосудов. Эти вина вызвали буйное веселье и безумие: после празднества все жители города заснули тяжелым сном, крепким, как сама смерть. И где люди пили и кутили, там они и полегли друг подле друга – на улицах, в домах и садах, как будто их свалил мор. И Затулла заснул в своем пиршественном зале, украшенном золотом и черным деревом, сон объял всех его одалисок и придворных. Итак, во всем Уммаосе не оказалось никого – ни мужчины, ни женщины, кто проснулся бы в тот час, когда Сириус начал клониться к западу.

Так случилось, что никто не увидел и не услышал появления Намирры. Очнувшись около полудня, император Зотулла услышал смущенное бормотанье и беспокойный шум голосов своих евнухов и женщин. Когда он спросил о причине шума, ему сказали, что ночью произошло странное явление. Но поскольку он еще не пришел в себя после тяжелого сна и вообще от природы был не слишком сообразителен, его любимая наложница Обекса подвела его к восточному портику дворца, откуда он мог увидеть это чудо собственными глазами.

Дворец стоял в самом центре Уммаоса, окруженный садами, где росли высокие раскидистые пальмы и журчали бьющие вверх фонтаны. Лишь с восточной стороны оставалось открытое пространство, разделяющее жилище императора и богатые дома высших сановников. И на этом месте, совершенно пустом накануне, сейчас при свете солнца возвышалось огромное здание. Купола его, по высоте равные куполам дворца Зотуллы, блистали мертвенно-белым мрамором, портики и тенистые балконы из черного оникса и красного, как кровь дракона, порфира, украшали фасад. У Зотуллы непроизвольно вырвалось проклятие, так велико было его изумление перед чудом, которое не могло быть ничем иным, как колдовством. Женщины, столпившиеся вокруг него, пронзительно кричали в благоговении и страхе, просыпавшиеся один за другим придворные также поднимали крик, и толстые кастраты, разряженные в золотые одежды, тряслись от страха, как черное желе в золотых чашах. Но Зотулла, помня о своей власти императора и стараясь сдержать дрожь, вскричал:

– Кто осмелился проникнуть в Уммаос, как шакал под покровом ночи, и сотворил свое нечестивое логово прямо перед моим дворцом? Пойдите и узнайте имя этого мерзавца. Но прежде передайте палачу, чтобы он наточил свою секиру.

Несколько придворных, опасаясь императорского гнева, неохотно направились к странному сооружению. Ворота издали казались пустыми, но стоило им приблизиться, в проеме вдруг возник скелет, ростом намного выше любого человека, и двинулся им навстречу огромными шагами. На скелете не было ничего, кроме набедренной повязки из алого шелка, заколотой застежкой из черного янтаря, и черного тюрбана на голове, усыпанного бриллиантами. Глаза его горели в глубоких глазницах, как болотные огни, а черный язык торчал между зубами, как у разложившегося мертвеца. Другой плоти он не имел, и кости его засверкали белизной на солнце, когда он вышел из ворот.

Придворные онемели, не в силах произнести ни слова, лишь их золотые пояса позвякивали, да шуршал шелк одежд, когда они тряслись от страха. Скелет, громко стуча костяными ступнями по плитам из черного оникса, подошел к ним и, шевеля разлагающимся языком между зубами, произнес отвратительным голосом:

– Возвращайтесь и передайте императору Зотулле, что по соседству с ним поселился пророк и чародей Намирра.

Увидев, что скелет разговаривает, как живой человек, и услышав ужасное имя Намирры, звучащее словно отголосок крушения города, придворные не могли оставаться на месте. Они позорно бежали и, вернувшись в императорский дворец, передали послание Зотулле.

Теперь, когда император узнал, кто поселился рядом с ним в Уммаосе, его гнев угас, подобно слабому пламени под дыханием ночного ветра. И румянец от винных возлияний на его щеках сменился мертвенной бледностью.

Он ничего не сказал, но губы его непроизвольно шевельнулись, шепча не то молитву, не то проклятие. А новость о появлении Намирры распространилась, словно на крыльях дьявольских ночных птиц, по всему дворцу, а оттуда в город, оставляя за собой отвратительный страх, который и много времени спустя преследовал жителей Уммаоса. Ведь Намирра, о котором шла слава, что он великий чародей, и ему подчиняются ужасные демоны, обладал такой властью, какую ни один смертный правитель не осмелился бы оспорить. Люди повсюду боялись его так же сильно, как огромных невидимых демонов ада и неба. И жители Уммаоса говорили, что он со своими прислужниками прибыл из Тасууна на крыльях ветра пустыни, подобно моровой язве, и воздвиг свой дом рядом с дворцом Зотуллы с помощью дьяволов. А еще говорили, что фундамент дома покоится на нерушимом своде ада, и в полу его находятся колодцы, на дне которых горят адские огни или звезды адской ночи. А приспешники Намирры – это мертвецы из канувших в вечность королевств, демоны неба, земли и ада и безумные, нечестивые твари, порожденные самим колдуном от запретных соитий.

Люди избегали приближаться к этому величественному зданию, а во дворце Зотуллы немногие осмеливались подходить к окнам и балконам, выходившим на ту сторону. Да и сам император не упоминал о Намирре, притворившись, что не замечает присутствия захватчика. А женщины в гареме болтали и жадно слушали сплетни о Намирре и его наложницах. Однако горожане ни разу не видели самого колдуна, хотя ходили слухи, что он, скрытый заклинанием, разгуливает когда и где захочет. Слуг его тоже не видели, но временами из за стен его дворца слышался ужасный вой. А иногда раздавался гулкий безудержный смех, словно громко хохотало какое то огромное чудовище, или странный треск, как будто кто-то в холодном аду колол лед. Мутные тени бродили в портиках, когда их не мог коснуться свет солнца или лампы. А по вечерам жуткие красные огни появлялись и исчезали в окнах, словно мерцание дьявольских глаз. И медленно янтарное солнце проходило над Ксилаком и опускалось в далекие моря, и тускнела пепельная луна, падая каждую ночь в залив безбрежного моря.