Ловец душ - Фрэнк Герберт Страница 41

Дэвид вслушивался в шум дождя, в дальние раскаты грома. Потом он спросил:

– Катсук?

– Да.

– Ты собираешься убить меня… как говорила твоя тетка?

– Я воспользуюсь тобой, чтобы передать послание.

Дэвид задумчиво жевал свою нижнюю губу.

– Но твоя тетка говорила…

– Пока ты сам не попросишь меня, я тебя не убью.

Дэвид облегченно вздохнул, потом собрался с духом и сказал:

– Но я никогда не попрошу.

– Хокват, почему ты снова предпочитаешь язык губ языку тела?

Катсук направился в сторону штольни.

Дэвид, которого этот упрек больно стегнул, снова задрожал. В слова Катсука опять вернулось старое безумие.

Индеец выкопал откуда-то сверток, пахнущий машинной смазкой. Он развернул ткань, вынул спички и растопку. После этого он развел небольшой костерок. По пещере серой струей пополз дым. Пламя бросало тени на старые бревна креплений и камни.

Дэвид подсел к огню и протянул к нему руки, чтобы согреть их.

Катсук перебрал кедровые ветви на бывшей их постели, сверху набросил спальный мешок. Потом он лег, прижавшись спиной к гнилым доскам.

Мальчик продолжал сидеть у костра, наклонив голову. Серая волна дыма над ним была как дух, что ищет выход в темный мир.

Катсук достал из-за пояса свою ивовую свирель, поднес ее к губам и мягко подул. Чистый, прозрачный звук закружил в пещере вместе с дымом, забирая с собой все мысли. Индеец играл Песню Кедра, Песню, которой умиротворяли Кедр, просили у него прощения, когда брали кору для постройки домов, подстилки и одежды, ветки для связок. Он тихо выдувал эту мелодию – как будто птица щебетала под сенью кедровых ветвей.

Вместе с музыкой пришло и видение: Яниктахт, несущая корзину с кедровой корой и шишками. И он подумал: «Для Яниктахт так даже лучше. Я не смог бы вечно искать ее лицо среди чужих лиц.»

Слова песни эхом отражались в его сознании: «Дающий жизнь Кедр… дающий огонь Кедр…»

Образ Яниктахт стал меняться. Она сама становилась больше, больше, взрослее, все некрасивее, отвратительнее. Корзина из кедровой коры ссохлась.

По лбу индейца покатились капли пота. Мысли спутались. Он опустил свирель.

– Почему ты перестал играть? – спросил Дэвид.

Катсук сел, глядя на лежащую рядом злую свирель. Он потряс головой. Движение это было будто ветер, ломающий кедровые ветви. Полоска кедровой коры стиснула его голову, и он не мог ее стянуть.

– Сними с меня эту немочь, – пробормотал он.

– Что?

– Я не хочу, чтобы эта болезнь убила меня.

– Что случилось?

Катсук уставился на мальчика через пламя костра.

– Что делает меня таким несчастным?

– Ты несчастен?

Дэвид никак не мог уловить сути этих слов, но чувствовал, что должен принять участие в разговоре.

– Это сильнее меня, – сказал Катсук. – Меня обнаружил Укорачивающий Жизнь.

– Катсук, ты говоришь какие-то непонятные мне вещи.

– На меня наслали злые слова, наговор.

– Какие слова?

– У меня есть враги. Они выследили меня. Они хотят, чтобы я как можно скорее умер. Люди моего же племени! В них нет ни капли сострадания.

Дэвид обошел костер, присел рядом с лежащим Катсуком. Он прикоснулся к свирели.

– Мне понравилась эта музыка. Ты не поиграешь еще?

– Нет!

– Почему?

– Потому что я обнаружил дерево, что принесет мне беду.

Мальчик огорошенно уставился на него.

Катсук закрыл глаза. Он представил кедр – величественный, с узловатыми, могучими корнями, глянцевыми иглами, растущий в лесной чаще, высасывающий соки из земных недр и высоко вздымающий свои ветки; представил могучую поросль молодых деревьев у подножия великана.

– Дерево, предвещающее мне беду, – прошептал он.

– Что это за дерево такое, почему оно принесет беду?

– Я был первым ребенком у своей матери, – сказал Катсук. Он открыл глаза и уставился на клубящийся дым. – Ее брат вырезал для меня маленькое каноэ. Он же сделал игрушечную острогу, погремушку. Все это он сделал из кедра.

– И это сделало его деревом, предвещающим для тебя беду?

Каким-то отстраненным, далеким голосом Катсук продолжил:

– Когда мои родители погибли, они были в кедровом каноэ. Яниктахт украла кедровое каноэ, когда она… А еще заноза! Как-то я занозил колено и очень долго болел. Говорили, что я даже мог потерять ногу. Так вот, это была кедровая заноза! Все ясно, Хокват. Кто-то из моей семьи обидел кедр. И теперь мне конец.

– Ты и вправду веришь в это?

– Только не надо говорить, во что мне верить! – свирепо глянул на мальчика Катсук.

Дэвид отпрянул от него.

– Но…

– Мы сжигали кедр, мы ранили его ножами. Из кедра мы делали основы для своих домов, шесты, трещотки, чтобы отгонять дождь. Но никогда мы не проявляли ему свою благодарность. И у кедра заболело сердце. Мы наступали на его корни, шрамами отмечали его кору, и никогда не думали об этом. Вот прямо сейчас я развалился на кедре. Какая глупость!

Он скатился со спальника, отшвырнул его в сторону и начал собирать ветки. Потом он вынес их на дождь. Когда он вернулся, его кожа блестела от влаги. Катсук присел в углу, собрал опавшие кедровые иголки, выискивая по одной, и сгреб в кучку. Сделав это, он и их вынес на дождь.

– О, Кедр! – крикнул он. – Я возвращаю тебе все, что брал у тебя! И я прошу прощения! Я прошу у своего духа, чтобы он передал тебе мои слова. Я вовсе не хотел вредить тебе. Прости меня, Кедр!

Дэвид съежился у костра, следя за всем широко раскрытыми глазами. Нет, Катсук точно сошел с ума.

Индеец вернулся к костру и подкинул в огонь разлапистую еловую ветку.

– Погляди, – сказал он. – Я не жгу кедр.

Дэвид поднялся, прижался спиной к каменной стене.

Катсук склонил голову над костром. Из его горла полились пискливые звуки, какой-то монотонный вой.

– Это ты молишься? – спросил Дэвид.

– Мне нужен иной язык, чтобы объяснить свои чувства. Мне нужен язык, который до сих пор никто не слыхал. Но Кедр должен услышать меня и узнать мою мольбу.

Дэвид пытался разобрать слова, но так ничего и не добился. Издаваемые Катсуком звуки действовали гипнотически. Мальчик почувствовал, что у него смыкаются веки. Теперь уже он сам пошел к спальному мешку, лег на него и свернулся клубочком на жесткой земле.