Техно-Корп. Свободный Токио - Виталий Вавикин Страница 42

«Интересно, если интегрировать модуль любви в ступню, он действительно может дать сбой?» – думает Кейко. Ситуация кажется забавной, но только если твой парень не якудза, а отец не глава клана Гокудо, который за каждую случайную связь отрубает тебе кисти рук. «Интересно, а можно ли отрубить искусственную кисть?» Кейко вспоминает руки Шайори. Если не считать белых полосок шрамов в местах интеграции искусственной плоти в живую, то различий почти нет.

«А если бы мне отрубали часть тела за каждый проступок? – думает она. – Наверное, нужно было бы предупредить, чтобы начинали с пальцев, иначе очень скоро отрубать было бы нечего».

Веселый настрой сменяется грустью. В темноте и тишине вообще сложно веселиться. В голову лезут мысли о том, что случится, когда нейронная татуировка Шайори непроизвольно активируется в следующий раз. Как поведет себя Семъяза, если она зайдет слишком далеко. Какой бы коррекции не подверглась его личность, он все равно остался мужчиной, якудзой, хищником…

Страх окажется провидческим, потому что уже на следующий день Шайори отсечет себе искусственный палец, прося прощения у Семъязы. Детали останутся за ширмой для Юмико, но Кейко будет достаточно увидеть замотанный нанопластырем обрубок мизинца. Да, кисть Шайори, конечно, давно ненастоящая, но имплантат передает боль. Сам отрезанный мизинец лежит весь вечер на столе, завернутый в носовой платок.

– А что это? – спрашивает Юмико, когда ее укладывают спать.

Семъяза молчит. Шайори улыбается девочке. Кейко думает, что они ведут себя точно так же, как ее родители, когда один из них уличал другого в неверности. «Но какое это значение имеет для меня? – теряется она в догадках. – Что хочет показать мне коррекция? Научить терпимости? Но я терпима. Показать, что нейронные татуировки могут обратиться в бедствие? Но я никогда не делала татуировок».

Они въезжают в Токио, встречаются с тек-инженером, а Кейко все еще пытается понять, в чем суть всех аллюзий и реминисценций… Но сути нет. Смысла нет. Коррекции нет. Это жизнь, реальность…

– Нас ждет эра технологической инквизиции, – говорит заплетающимся языком представитель радикальной партии тоталитарных технократов Ацуто Комано, – когда ересью объявят все, что не впишется в цифровую модель катехизисов мира… Да, это я вам гарантирую.

Он смотрит нетрезвыми, разбегающимися глазами на нейронного издателя по имени Сунан Хурихава. В эту ночь они пьют вместе в борделе клана Тэкия. Официантки-синергики снуют между клиентами. Глава клана гарантирует, что в VIP-ложе не ведется наблюдение. Это может быть просто фарс, но слова якудзы никто не оспаривает. Да и нет в этом ничего запретного. Бордели узаконены больше двадцати лет. Поборники морали оставили их в покое после того, как большая часть персонала стала синергиками. Клиенты покупают синергиков, клиентам приносят выпивку синергики, клиентов встречают синергики.

– Кланы – это единственное, что сдерживает нас от коллапса, – говорит Ацуто Комано, щелкает пальцами, велит принести еще саке.

Синергик появляется почти мгновенно. В руках у него керамический токкури без рисунков.

– Эта силиконовая машина похожа на этот кувшин, – говорит Ацуто Комано.

Сунан Хурихава забирает у синергика кувшин и наливает саке в чокко политика, ждет обратного жеста вежливости, но политик не двигается – смотрит на дно чокко и что-то бормочет себе под нос.

– Вы позволите? – спрашивает официантка-синергик.

Она забирает керамический токкури и наполняет чокко издателя.

– До дна, – говорит политик.

Издатель не спорит. Они разговаривают о нейронных издательствах, прогрессирующем двухуровневом языке сознания и о зависимости молодежи от нейронных социальных сетей.

– Но если запустить в сеть новый двухуровневый язык сознания, то это снизит активность социальных сетей и заставит людей либо выйти на улицы, вернувшись к обычному общению, либо изучать новые катехизисы, – говорит издатель Сунан Хурихава.

– И сколько ты планируешь на этом заработать? – спрашивает политик Ацуто Комано.

Издатель мнется, пожимает плечами.

– Хочу в долю, – не то шутит, не то заявляет всерьез политик.

Они говорят о товарообороте в Токио. Говорят о прибылях, которые заокеанские тоталитарно-корпократические страны давно считают в кинетической энергии.

– А на Севере вообще не считают прибыли на душу населения, – говорит политик. – Тоталитарная технократия предполагает, что все принадлежит всем и не принадлежит никому, – он подмигивает, и издатель снова не может понять, смеется политик или говорит всерьез.

Мимо словно призрак проходит якудза в костюме, проверяя, все ли в порядке. Правила клана, их порядок и аскетичная строгость проникли даже сюда. Попытайтесь ударить синергика, расчленить его или просто воспользоваться сексуальными услугами в обход официального заказа – и вас вышвырнут из борделя. Никто не посмотрит, что вы политик или издатель. Клан не считается с законами. Клан сам себе закон, мораль и катехизис.

– Тебе нужно познакомиться с северянином по имени Яков Юст, – говорит политик Ацуто Комано своему другу-издателю.

О северянине ему напомнили нейронные татуировки якудзы. Такие же татуировки покрывают тело Якова Юста – бывшего политического заключенного Севера. После бегства в Токио он встречался со всеми значимыми представителями технократических партий. Ацуто Комано не был первым в его списке, но входил в десятку. Их встреча проходила в офуро – токийская баня, где вопреки запрету вместо синергиков персонал был сформирован из обычных женщин. Они помогали раздеться, проводили омовения. Ацуто Комано распорядился, чтобы купели были многоместными. Яков Юст не возражал. После коррекционных тюрем Севера распариться в купели, пока девушки массажируют плечи, используя лед, казалось ему раем – по крайней мере, Комано надеялся, что казалось. Тогда-то политик и увидел все эти татуировки Юста. Нет, ничего общего с нейронными татуировками якудзы не было – скорее что-то кошерное, любительское и от того еще более ценное, приковывающее взгляд синевой туши и простотой рисунков. На плечах Юста были наколоты эполеты, а на спине православная икона Божьей Матери. Чуть ниже эполетов находились восьмиконечные звезды. На груди – церковь с шестью куполами.

– И что все это значит? – спрашивает Якова Юста политик от радикальных технократов.

Юст говорит о знаках отличия, о ворах в законе, о годах, проведенных в тюрьмах, и криминальном прошлом, которое началось еще в детстве.

– Я спрашиваю, что могут делать твои нейронные модули? – уточняет политик.

Юст мерит Ацуто Комано хмурым взглядом и говорит, что нет нейронных модулей.

– Как нет модулей?

– Это просто рисунки.

– Для красоты?

– Они подчеркивают мой статус.

– Вы, северяне, странные, – говорит политик, а девушки уже предлагают им перейти из купелей в деревянные ванны с подогретыми кедровыми опилками…