Пленники Раздора - Екатерина Казакова Страница 45

Воцарилась тишина. Долю мгновенья было слышно только хриплое дыхание оборотней и их жертв, а потом к Смиляне подскочили, подхватили на руки.

— Доченька, доченька… Цела?

Огромные, как лопаты, ладони легли на рваные раны, и бледно-зелёное сияние потекло по коже, холодя, заживляя, даря избавление от боли.

— Серый! — голос отца звенел от гнева. — Если не можешь Стаю в узде держать…

Мужчина, стоящий напротив, миролюбиво вскинул руки:

— Зван, они виноваты. Я не спорю. Но, подумаешь, сцепились парни с девками. Дело-то молодое. До смертоубийства не дошло. Остальное — до свадьбы заживет.

— Вовремя подоспели, — отозвался Дивен, ощупывавший Таяну. — А не подоспели — дошло бы. Вместо свадеб похороны б собирали.

— Я накажу виновных. Больше такого не повторится, — спокойно сказал волколак.

Смиляна скосила глаза в ту сторону, где на камнях простёрся мёртвый зверь. Трое других обидчиков уже перекинулись в людей и стояли напротив вожака, низко склонив головы. Боятся. Сильно боятся.

— Нам что с того? Этих накажешь, другие взъярятся, — проговорил Зван.

— Не взъярятся. Слово даю.

И от того взгляда, который Серый бросил на оборотней, девушке стало не по себе. Чувствовалось: ребят ждет расправа. И хорошо, если останутся живы, а не как этот… Меченый.

— Уводи их. Чтоб глаза мои не видели, — тем временем сказал отец.

Вожак кивнул и произнес:

— За то, что они тут сотворили, я пришлю к вам одного из своих Осенённых. Он будет окормлять Стаю до следующей луны. Ты примешь это в искупление случившегося?

— Приму, — зло ответил отец. — Но пришли лучше бабу. Мужику, боюсь, ноги повыдираем. Уходите.

Оборотень кивнул своим парням, которые жались возле стены, и те, стараясь держаться от вожака на расстоянии, побрели, ссутулив плечи.

Когда волки ушли, и отдаленное эхо их шагов смолкло, Новик, приводивший в чувство Миру, посмотрел на Звана и сказал:

— Если они — сытые — от мертвой крови так ярятся и звереют, то, что с ними от живой бывает, когда они голодные?

Смиляна всхлипнула, обводя взглядом подруг. Не скоро им снова постирушки устраивать да в озерце плескаться. Не одну седмицу теперь сидеть по избам, лечить оставленные острыми зубами раны. У красавицы Таяны, вон, все руки обглоданы до самых плеч.

А про себя девушка благодарила Хранителей, что хватило ума бросить отцу Зов. Иначе разнесли бы их волколаки по всему подземелью. За год бы не собрали.

Белая волчица в темноте подземелья казалась бесприютной навью. Она ходила от стены к стене своего тесного узилища, время от времени встряхивалась, а потом запрокидывала голову и выла. Протяжно и тоскливо. Леденящая душу песнь билась о камни стен, расходилась волнами по казематам, рождая в коридорах зыбкое эхо.

Тоска!

Выучи, несшие стражу, извелись. Лишь о том и мечтали, чтобы поскорее смена пришла. Последние дни охранять темницу отправляли только особо провинившихся, чтобы знали — почем пуд лиха.

Оборотница, некогда бывшая Светлой, не давала послушникам покоя — то скулила, то рычала, то кидалась на стены каземата, то выла заунывно, с переливами… Парням от этого всего не было бы так тошно, не знай они, что в образе зверя за решетчатой дверью мается та, которую они промеж себя привыкли опекать и баловать. Теперь же к ней было не подступиться…

Утром и вечером в подземелье спускался Донатос. Подходил к крохотной каморке, в которой томилась узница, тихо окликал. Та чуяла запах человека и кидалась всей тушей на решетку. Ревела, рвалась, дурея от злобы. Однако с каждым днем силы и ярости в пленнице становилось все меньше. На смену им приходила безучастность. И на голос креффа Ходящая уже не отзывалась. Что с этим делать колдун не знал.

Послушники в такие мгновенья тщились слиться с неровными стенами — видеть уставшего, осунувшегося наставника было выше всяких сил. Поэтому нынче, когда Донатос снова пришел, Зоран боялся лишний раз на него взглянуть.

— Ступай к Ольсту, — приказал с порога обережник. — Скажи, я просил отпустить Талая на пол-оборота.

Зоран бросил удивленный взгляд на выуча ратоборцев, но не обронил ни слова и поспешно вышел вон.

Крефф устало опустился на лавку рядом с послушником и спросил:

— Воет?

Тот кивнул.

— Луну чует… — сказал обережник.

Парень покосился на колдуна, который сидел, привалившись к стене и прикрыв глаза.

— Крефф…

— Чего? — Донатос даже не повернулся.

— Она нынче, будто стосковалась, плакалась с самого ранья. А потом выть взялась, да не как прежде — со злобой, а этак жалобно, будто раненая…

Мужчина в ответ промолчал. Они ещё сколько-то посидели в тишине, а потом открылась дверь и возникший на пороге Зоран известил:

— Талай, крефф Дарен велел тебе пол-оборота за дверью переждать.

Ратоборец поднялся, стараясь не глядеть на колдуна, а тот мрачно кивнул своему выучу:

— Тебя тоже касается.

Парни вышли из каземата, притворив тяжелую дверь. Талай подумал-подумал и задвинул-таки на ней засов. Мало ли. Кто знает, чего Донатос удумал? Ежели беду накликает — со всех спросят. И с ратоборца в первый черёд.

…Когда дверь за послушниками закрылась, крефф поднялся со скамьи и подошёл к темнице:

— Светла… — позвал он негромко.

Волчица простёрлась на каменном полу и даже не повернула голову на голос. Она, с каждым днём становилась всё безучастнее, всё слабее…

— Светла…

Он не знал, что ещё сказать. Как поговорить со зверем, чтобы он тебя не только услышал, но и понял? Как дозваться человека, спрятавшегося под шкурой лесного хищника?

Клесх на эти вопросы только руками разводил, он тоже не ведал, что делать. Перебрали все свитки, переворошили в памяти все знания. Ответа не нашли. Одно было ясно — луна с завтрашней ночи пойдёт на убыль, а значит, если не нынче, то потом обернуться человеком Светла уже не сможет.

Волчица словно прощалась не только с миром людей, но и с миром живых. Даже телячье копыто, брошенное ей накануне, лежало нетронутым. Псица тосковала и угасала.

— Светла… — Донатос опустился на пол. — Не дури. Что ж я за тобой хожу, как за коровой стельной? У меня других дел по самую маковку. Перекидывайся, хватит лежать.

Ответом ему была тишина.

— Ты не слышишь или блажишь? — снова спросил крефф, чувствуя себя жалким дураком.