Нервы - Лестер Дель Рей Страница 45

Как будто обжегшись, Дженкинс отдернул руку от коробки и отступил на два шага назад, но потом взял себя в руки.

Он метнулся через всю комнату к контейнеру с И-631, вернулся и неистово принялся засыпать содержимое коробки белым порошком. Хокусаи тоже вышел из своего обычного спокойного состояния и стал широкой струей лить в коробку воду, чтобы заполнить пустоты и обеспечить контакт между И-631 и всем содержимым контейнера. Несмотря на относительно небольшой выход энергии, оттуда почти сразу же вырвалось густое облако пара, образовавшееся так быстро, что кондиционер не смог с ним справиться; но скоро туман осел и исчез.

Хокусаи медленно вытер пот со лба.

– Что со скафандрами?

– Я уже давно отправил их обратно и приказал затопить в расплаве внутри конвертера. Так будет безопаснее, – ответил Дженкинс. – Но я совсем забыл об этой коробке! Какой же я глупец. Уф! Нас спас только случай, или выброшенное в результате всплесков вещество распадается по какой-то длинной последовательности, которую я просмотрел или недооценил…

Со стороны операционного стола послышалось неразборчивое бормотание.

– Йоргенсон!

Все как один бросились к нему через всю комнату, но Дженкинс достиг стола первым. Глаза Йоргенсона были открыты, и он беспорядочно водил ими из стороны в сторону.

Руками он неуверенно шарил вокруг себя. Молодой человек низко склонился над больным. Его лицо, казалось, светилось изнутри от напряжения.

– Йоргенсон, вы слышите меня? Вы понимаете, что я говорю?

– О…

Глаза Йоргенсона перестали блуждать и остановились на Дженкинсе. Одной рукой он схватился за горло, опираясь на другую, попробовал приподняться на столе, но безуспешно.

Похоже, что одним из последствий всего перенесенного был частичный паралич.

Все это время Феррел едва смел надеяться на то, что Йоргенсон сможет адекватно воспринимать окружающее, и теперь к облегчению, которое он испытывал при виде пришедшего в себя пациента, примешивалось сомнение. Он не дал Палмеру подойти слишком близко и удержал его на расстоянии:

– Нет, стой. Пусть он сам разберется с этим. Он достаточно хорошо подготовлен, и его расспросы не вызовут у Йоргенсона шок, а ты – нет. На него сейчас нельзя особо наседать.

– Я… э-э… Дженкинс младший… Это ты? Ты был прав. Я ошибался во всем… с самого начала!

Где-то в глубинах могучего организма Йоргенсона забил новый ключ жизненной энергии, и он силой заставил себя сесть. Он не сводил с Дженкинса глаз, а одной рукой все так же держался за непослушное горло, которое отказывалось нормально служить. Слова комкались, голос дрожал, но его целеустремленность и воля преодолевали эти препятствия, и можно было понять, что он говорил.

– Твой отец говорил мне…

– Мой отец мертв, Йоргенсон. Сейчас…

– Точно. И я тоже повзрослел. Тебе было лет двенадцать тогда… Что с заводом?!

– Спокойнее, Йоргенсон, – Дженкинс пытался и сам говорить как можно более спокойным голосом, но кисти его сцепленных под столом рук побелели от напряжения. – Послушайте меня и не пытайтесь говорить, пока я не закончу. Завод пока стоит на месте, но нам потребуется ваша помощь. Вот – что произошло…

Из дальнейшего разговора Феррел мало что смог понять.

Для него это было скорее какой-то тарабарщиной, хотя он и понял, что Дженкинс объяснялся с помощью своеобразной устной машинописи, понятной только физикам. Судя по тому, что во время разговора Хокусаи одобрительно кивал головой, Дженкинс обрисовал ситуацию кратко, но в полном объеме.

Пока молодой человек говорил, Йоргенсон неподвижно сидел на столе и не сводил с него глаз.

– Черт побери! Надо было предвидеть это…

Он попытался лечь снова, и Дженкинсу пришлось помочь ему. Врач с тревогой вглядывался в лицо больного, напряженно ловя каждое судорожное изменение его выражения.

– Вы все поняли?

– Угу…

Сказано было, несомненно, с утвердительной интонацией, но то, как он хватался руками за горло, говорило совершенно о другом. Временный прилив сил быстро прошел, для дальнейшего разговора ему уже не хватало сил. Он теперь просто лежал, тяжело дыша, все мускулы были напряжены. Несколько раз он шепотом пытался еще что-то сказать, но слова получались совсем неразборчивые, и в конце концов он безвольно расслабился. Палмер схватил Феррела за рукав:

– Док, вы можете что-нибудь сделать?

– Мы можем попробовать…

Он тщательно отмерил почти микроскопическую дозу лекарства, поколебался немного, измерил пульс Йоргенсона и уменьшил дозу вдвое.

– Особо надеяться не на что. Этому человеку пришлось пройти сквозь ад, и ему не пошло на пользу, что с первых же минут, как он очнулся, от него требуют какой-то план действий. Если продолжать в том же духе, он начнет бредить, если, конечно, вообще будет в состоянии говорить. Что бы там ни было, я подозреваю, что у него поражены как органы речи, так и речевые центры мозга.

Но затем у Йоргенсона внезапно наступило очередное прояснение, и напряжением воли он снова собрался – для последнего усилия. Накопившиеся в его горле слова полились потоком. Голос был резким и хриплым, Йоргенсон нарочито четко выговаривал отдельные слова, но никак не связывал их друг с другом.

– Сначала… переменные… в двенадцать… вода… остановить…

Его глаза, которые он так и не отрывал от лица Дженкинса, закрылись, и, больше не в силах бороться со слабостью, он потерял сознание.

Хокусаи, Палмер и Дженкинс, ничего не поняв из сбивчивых объяснений Йоргенсона, вопросительно уставились друг на друга. Маленький японец отрицательно покачал головой, помрачнел и почти одновременно с Палмером произнес: «Это горячечный бред!»

– Все это время мы надеялись попусту, – сказал Дженкинс. Его плечи опустились, и кровь отлила от лица, превратив его в мертвенно-бледную маску усталости и отчаяния. – Да черт возьми, док, перестаньте пялиться на меня! Я не фокусник, чтобы прямо так из ничего сотворить чудо!

Док и не заметил, что все это время пристально смотрел на Дженкинса, но когда тот взорвался, Феррел даже и не подумал отвести взгляд.

– Может быть, вы и не фокусник, но так уж получилось, что из всех присутствующих у вас самое живое воображение, только больше не используйте его не по назначению. Перестаньте запугивать сами себя. Вы на своем рабочем месте, и я не перестаю рассчитывать на вас. Хок, не хотите побиться об заклад? – обратился Феррел к японцу и энергично подмигнул ему.

Это было чертовски глупо, и Феррел отдавал себе в этом отчет, но в какой-то момент из долгих последних часов, проведенных за одним столом с Дженкинсом, он начал испытывать к молодому человеку особое чувство, почти уважение.

Феррела в нем привлекала способность преображаться под давлением обстоятельств, его напряженность, причиной которой был отнюдь не страх. Такое состояние больше напоминало нервное возбуждение, которое на финишной прямой испытывает породистая лошадь. Хок был слишком медлителен и педантичен. Палмер слишком много думал о посторонних вещах и никогда не мог полностью сосредоточиться на решении какой-то одной задачи, требующей внимания в первую очередь. Надеяться оставалось только на Дженкинса, а тому мешал недостаток уверенности в себе.