Лихое время. "Жизнь за Царя" - Евгений Шалашов Страница 45

Пока боярин вздыхал, проголодавшиеся холопы, прознав про беду, пошли по пепелищу искать хоть какую-то посудину. Но, как на грех, ничего путного не нашли, натыкались на осколки. Видимо, в этой деревне уже подобрали все, что можно подобрать.

Будь здесь одни лишь мужики, выход бы нашелся простой – поджарить свинину на костре, а из муки сотворить лепешки, печенные на углях. А напиться, коли припрет, так только до речки дойти. А то прямо из лужи – вон их сколько, только лед разбить! Но четверо детей, две бабы, девки… Конечно, если бы сильно прижало, так и баб с детками кормили бы тем, что есть…

Выход отыскал боярин Шереметев. Федор Иванович, углядев, как холопы поят лошадей из кожаных ведер (не забыли!), похмыкал, повертел головой так и сяк, а потом, подозвав одного из мужиков, забрал у него посудину.

– Не течет? – поинтересовался боярин, рассматривая кожу на просвет и щупая шов.

– Да вроде нет, – пожал плечами изумленный холоп.

– Воды в него набери, – приказал боярин. Озадаченный холоп пошел к завалившемуся колодцу, но Федор Иванович выкрикнул вслед:

– Оттудова не черпай! Из речки бери…

– Ты че сделать-то хочешь? Водички испить? Так чего ж не из колодца-то? – поинтересовался Романов, удивленный не меньше холопа.

– Ну их, эти колодцы-то, – поморщился Федор Иванович. – Сам знаешь, чего в них только не пихали… Может, лежат на дне утопленники…

– Так чего с ведром-то хочешь делать? – не унимался Романов. – Прогорит ведь кожа-то…

– Попробую я одну штуку сотворить. Может, получится, а может – нет… Врать не стану, сам не делал. Видел, как черкасы кулеш варят, когда у них ни котелка, ни горшка нет.

Пока несли воду, Федор Иванович распорядился, чтобы отыскали десяток, а лучше два, камней. Холопы, пожимая плечами (дурит, боярин!), перечить не пытались и натащили целую кучу.

Шереметев, сосредоточенно похмыкав, отбросил известняк, а за обломок кирпича пообещал дать по шее, но в конце концов отобрал десятка два камней, отдавая предпочтение граниту. К этому времени вокруг костра столпились все, кто был не занят. Глазели, как боярин «колдует» – неумело орудуя двумя ножами, забрасывает в ведро раскаленные камни, вытаскивает из воды остывшие и вновь кладет их в костер…

– Мать твою! – завопил боярин, когда камушек упал ему на ногу…

– Батюшка-боярин, не мучайся, давай лучше я, – не выдержал немолодой холоп, глядя, как Шереметев тащит из костра камень.

– Давай, – согласился-таки боярин, отерев со лба пот.

Холоп брал камни руками в плотных голицах, и дело пошло быстрей. Но все равно греть раскаленными камнями воду – это не то, что греть котелок на огне.

– Может, к утру-то и сварим, – неуверенно предположил Романов и повернулся к жене: – Выдай мужикам крупы по горсточке – пусть так жуют, всухомятку.

– Ниче, потерпят, – отрезала супруга, допрежь никогда не спорившая с мужем. – Дети да бабы терпят – и они не помрут. Тут горсть, там горсть… Сытости никакой, а припасы раньше времени сожрем!

Боярин, мрачно посмотрев на жену, подумал, что родич не так уж и неправ, когда говорил о плетке, но, поразмыслив здраво, решил, что и Нюшка права.

Когда каша была готова, солнце окончательно село, а дети клевали носами. Холопы ели попросту – из шлемов, девкам свернули фунтики из бересты, а бояре, боярыня и княгиня, вместе с детьми – из ведра, черпая по очереди, по старшинству, словно крестьяне! Первым – Романов-старший, за ним – Шереметев, потом – Романов-младший. Ну а потом уже бабы – Мария Мезецкая, как гостья и Рюриковна по роду и по мужу, Анна Романова и дочери. Хлебая ложечкой, сотворенной из той же бересты, Иван Романов мысленно хвалил себя, что догадался стать на ночлег пораньше – сделали бы остановку вечером, остались бы без горячего! А так хотя кашу и не доварили (не утерпели!), не посолили (про соль забыли!), но лопали так, что за ушами трещало! Анна прятала слезы, глядя, как избалованный барчук – трехлетний Никитка уплетает еду, которой в усадьбе побрезговал бы последний холоп…

После ужина, сотворив молитву, все улеглись спать. Последним лег боярин Романов. Иван Никитыч не поленился, обошел лагерь, проверил караульного, послал сменить верхового. По уму – стоило бы еще съездить и самому глянуть, но пожалел коня. За день боярин устал как собака, и потому хотелось одного – спать и спать.

Вернувшись в амбар, Иван Никитыч посмотрел на прижавшихся друг к другу домочадцев – жену, сына и дочерей, и к горлу подкатил комок. Отчего-то подумалось – случись с ним чего, они-то как? Как они без него-то будут жить?

Иван Никитович снял с себя шубу, положил ее сверху, стараясь, чтобы хватило на всех, а сам, подкинув хвороста в огонь, свернулся клубком у костра, пытаясь сберечь тепло.

Ночью ударил мороз, и как ни сворачивался боярин, но все равно замерз. Стаскивать шубу с семейства было неловко. Потому Иван Никитыч так и коротал ночь – сидел у костра, подбрасывая хворост, вставал, проверяя караульного, растолкал одного из холопов и отправил сменить дозорного на дороге – всю ночь был при деле. Зато поутру, когда надо было вставать, Романов едва не заснул и чуть-чуть не свалился носом в костер.

За ночь никто не напал и никто не замерз. Кашу варить было некогда, и, наскоро замесив во вчерашнем ведре муку с водой, испекли на углях лепешки. Неказистые, грубые, но сытные.

– Что делать-то, Иван Никитыч? Девки с соплями… Никитка кашляет – не дай бог, разболеются! – грустно сказала Анна. – Надобно бы в тепле ночку поспать.

– Ладно, – кивнул Иван Никитыч, который и сам бы не прочь поспать как человек, а не как бродяга. – В Лавру поедем! Отсюда – сорок верст, за день пешком дойти можно.

– В Лавру? – расцвела боярыня. – Уж не помню, когда я последний-то раз в Лавре была… То – война, то – осада…

– Иван, Лавру проспишь! – услышал сквозь сон Иван Романов.

С усилием разодрав глаза, боярин хрипло пробурчал:

– Да не сплю я, не сплю.

– То-то с седла валишься – уже второй раз ловлю!

– А… спасибо, – поблагодарил Иван Никитыч, опять норовя уронить голову.

– Чего ночью-то делал, а? – хохотнул Шереметев, а потом, уже серьезно, сказал: – Лавру, говорю, проспишь – вон, купола видно!

Широко зевнув, вздрогнув, Романов окончательно проснулся. Точно – до обители оставалось всего ничего. Обоз ушел на версту, а он тут дремлет.

Вокруг Троице-Сергиева монастыря уже давно не было дремучих лесов, через которые когда-то ходил преподобный Сергий. Вряд ли в этих краях водились и дикие звери, мешавшие подвижнику возносить хвалу Господу. За два столетия почти все деревья были вырублены, а поля распаханы. Но за последние годы пашни и нивы было некому возделывать – кого убили, а кто сам убег.

– Гляди, как поля-то заросли, – повел Шереметев нагайкой, указывая на убеленные снегом поля, поросшие ольховником и ивняком. Слегка развернувшись в седле, Федор Иванович вгляделся назад и выругался: – Едрит твою в дышло!