Локальный конфликт - Александр Марков Страница 46

Вероятность положительного исхода в этом случае лежала в тех областях, которые Алазаев никогда не рассматривал. Он старался избегать авантюр. Позариться на миллион может любой дурак. Чего проще — приди в банк, приставь в голове кассира пистолет и попроси денег. Что тут сложного? Технологию знает любой. Ее не раз демонстрировали в различных фильмах. Может, тебе и вынесут заказ, но унесешь ли ты его? Вряд ли. Один шанс из миллиона, или тысячи, да даже из сотни — все едино. Слишком это большой риск. Но… но иногда у тех, кто действовал больше по наитию, а не по расчету, удавались такие операции, которые в принципе были невыполнимы.

Растормошить Рамазана было трудно. Алазаев встряхивал его, как копилку, из которой надо извлечь всего лишь несколько монеток. Разбивать ее жалко, но монетки никак не проскальзывают в узкую щель, и чтобы достать их, надо перевернуть копилку. Рамазан что-то мычал в ответ, точно у него отнялся язык. Он вздрагивал, похожий на тряпичную куклу, но из него могли высыпаться не опилки и не монетки, а разве что душа. Алазаев, испугавшись, что такое действительно может случиться, оставил Рамазана в покое. Путь набирается сил. Алазаев решил оставить его дома, но прежде у него надо кое-что уточнить.

Жаль, что снег все еще не растаял. Алазаев не любил зиму из-за того, что день короткий, а ночь — длинная, из-за того, что холодно и надо напяливать на себя много одежд, но главное из-за того, что он не мог незаметно подобраться к дороге. Наблюдатели заметят его следы.

Вот уже несколько дней как звук пролетающего над горами самолета или вертолета стал редкостью, а то раньше боевики могли бы подумать, что обустроили убежище неподалеку от аэродрома, так часто в небе был слышен рев двигателей. Он будил их и по утрам и не давал уснуть вечером, стал чем-то привычным, как шум ветра, и его отсутствие теперь угнетало, потому что любые перемены в этом мире обычно ведут только к худшему. Нужно готовиться к визиту гостей. Эта мысль поразила его как молния, заставив задрожать.

Ботинки скользили. Алазаев то и дело оказывался на грани падения, что в условиях сильнопересеченной местности, изобилующей острыми камнями, слегка припудренными снегом, грозило куда более серьезными последствиями, нежели синяки и шишки. Перелом равносилен в этой обстановке смертельному ранению.

В самый последний момент, когда падение было неминуемо, ему как-то удавалось вывернуться и остаться на ногах. Но передвигаться все равно приходилось осторожно и очень медленно. Перед его спутниками стояли те же проблемы, но их способности удерживать равновесие были гораздо скромнее.

И ругнуться-то нельзя, облегчив душу, вовсе не из-за того, что бранные слова могут не понравиться Всевышнему и он нашлет на провинившегося какую-нибудь кару. Эхо разнесет по округе любой возглас со скоростью пассажирского лайнера, как болтушка, которой нельзя доверять ни единой тайны, потому что она обязательно расскажет ее всем своим знакомым.

Излишним оружием они не стали обременять себя, ограничились автоматами, парой гранатометов и пистолетами.

Малик был откровенно недоволен происходящим. Он сохранял на лице напряженную гримасу, абсолютно не понимая, что происходит и в чем он участвует. Рамазан, понятно, сумасшедший, но неужели это заразно и теперь этой же болезнью заразился и Алазаев, слишком долго общаясь с Рамазаном? А остальные? Как они? Тоже заболели, но пока это никак не проявляется?

Остальные двое боевиков — им-то и досталась самая тяжелая поклажа в виде гранатометов — не принимали этот поход близко к сердцу и шли, как заведенные игрушки, без всяких эмоций и видимых переживаний, сосредоточившись только на том, чтобы не распластаться на камнях.

Они вытянулись в цепочку. В цепочке всего четыре звена.

До дороги, соединявшей село с райцентром, где находился временный федеральный пресс-центр — отогнанный на запасной путь железнодорожный вагон, в котором и размещались все корпункты, от убежища было чуть более семи километров. Но это если провести по карте прямую линию.

Все нормальные люди пренебрегали коротким маршрутом и двигались в обход, минуя вершины, что увеличивало расстояние примерно на два километра.

Малик остановился, быстро разрыл снег ногой, присел возле ямки на корточки и что-то зашептал, потом поднялся, разгладил снег ладонью и двинулся следом за остальным отрядом, быстро нагнав его.

Боевики уже изрядно запыхались, так что языки у них вываливались изо ртов, словно у уставших собак. Им все труднее становилось поспевать за Алазаевым.

Малик шел последним и думал, что никто не заметил его короткой остановки.

Все истекали потом, прямо как подвешенный над костром поросенок, из которого сочится жир и падает на уголья. Изнутри одежда промокла. От тела шел такой сильный жар, что влага эта не остывала и еще не досаждала. Она начнет сильно мешать, когда они остановятся.

Лица раскраснелись, точно все только что выбрались из бани на свежий воздух и готовы, чтобы немного остудиться, броситься в прорубь. Но прорубь замерзла, ее занесло снегом, и теперь ее не найти, сколько ни ищи.

Недостаток кислорода в воздухе приходилось компенсировать учащенным дыханием.

Чувствовалось приближение весны. Воздух постепенно становился теплым. Кое-где в снегу, как на старом пальто, виднелись проплешины.

— Зачем ты остановился?

Малик ткнулся носом в грудь Алазаева, встретился с ним глазами, приподняв голову. Он и не заметил, что Алазаев остановился и дождался его.

— Не подумай ничего плохого, — мальчишка запнулся, — ну как бы тебе сказать, я там… это… ну — злость свою закопал, что ли. Вот. — Малик изложил все это сумбурно, часто сбиваясь, мысли у него разбегались по нескольким направлениям, и он не знал, по какому из них надо последовать. Понимаешь?

— Молодец. Кто много злится — тот редко доживает до пенсии.

— Я думал, ты меня не увидишь. У тебя что, глаза на затылке?

— Ты разве не замечал?

— Не знаю, — Малик облизнул губы.

— Вкусно? — спросил Алазаев.

— Что?

— Губы.

— А-а-а. Нет. Немного пересолено.

— Значит, лучше пропустить это через опреснитель?

— Чего?

— Нет, нет. Это я о своем. Не обращай внимание.

— Странный ты какой-то сегодня.

Они вышли на плоскогорье. Эхо, даже подслушав их разговор, уже не могло далеко унести его. На равнинах оно терялось, не знало, куда лететь, никак не могло найти дорогу и жалось к говорящим, как пугливая городская собака, впервые оказавшаяся в лесу.

— Пойдем, пойдем. Не останавливайся. Или у тебя еще осталась злость?

В ответ Малик покрутил несколько раз головой из стороны в сторону, сначала вправо, потом влево, сопровождая все это не очень протяжным возгласом, которого на все мотание головы и не хватило. Что-то вроде «Э-а».