Ошибка "2012". Мизер вчерную - Феликс Разумовский Страница 46

Его перебивал тенор, полный горького веселья:

Штейн а миме, эйсти Сурке

Эн нух up следирт а урке

Эндер урке шлепт ба up дec гельт

Зи гейт аер, зи гейт айн… [118]

И тут же вступал баритон из тех, которых раньше называли правительственными:

Суровой чести верный рыцарь,

Народом Берия любим.

Отчизна славная гордится

Бесстрашным маршалом своим.

Вождя заветам предан свято,

Он счастье родины хранит,

В руке героя и солдата

Надёжный меч, надёжный щит… [119]

— Олег, кушать подано, — испортила песню Варенцова. — Идите жрать, пожалуйста. Товарищ Опопельбаум! Большой физкульт-привет!

Вот он, бабский ум, вот она во весь рост, бабская доля. Кругом взрываются вакуумные бомбы, в перспективе конец света, а она для оборотня харч варит! По идее нужно хватать катули, брать ноги в руки, валить в резервный лагерь… В общем, метаться, точно курица с отрезанной головой. Только суета хороша разве что при ловле блох, и Оксана знала это лучше многих. Если Краев не дёргается, значит, так надо, ему видней. Он мудрый, надёжный, испытанный. Умрёт, но не подведёт. Да только ей, Варенцовой, он живой нужен. А если предстоит помирать, то уж вместе. Как он, так и она.

— Ему сейчас не до нас, — шёпотом отозвался Краев. — Поставьте бак у входа и уходите. Не оглядывайтесь. У нас кризис…

Да ещё и какой! Из палатки раздался короткий рёв, потом сопение, и разноголосицу увенчал ёрнический блатной козлетон:

Служили вы марксисту Мордехаю,

У вас крысиный Троцкого оскал,

Вы мать-Россию-родину загрызли,

Для вас Иуда в жизни идеал…

Варенцова шарахнулась, попятилась, кое-как задавила смех и обратилась к народу:

— А не испить ли нам, братцы, чайку? С бочкой клубничного варенья и корзиной засохшего печенья?

Это выражение — про корзину и бочку — прижилось у неё с тех пор, как кто-то выразился таким образом о награде, назначенной органами за неё, дезертиршу.

К ней сразу подбежал Тихон, уважавший не только рыбу и колбасу, но и печенье, в особенности песочное. Глядя на кота, подтянулись Зигги и Шерхан: сейчас куски полетят, может, и им что достанется?.. Песцов, редко упускавший случай сунуть в рот что-нибудь сладкое, уже оглядывался в поисках кружек, но Бьянка тряхнула головой:

— Не могу, подруга, сейчас никак. Надо отлучиться — дела.

— Это что ещё за дела? — Песцов опустил руку с коробкой заварки. — Посреди ночи-то? Если вздумала свалить, так и скажи, я пойму…

«Ну хотя бы постараюсь…»

— Они суа ки маль и панc [120], — загадочно улыбнулась Бьянка. Быстро посмотрела на часы и сделала Песцову ручкой: — Чао! Я вернусь. К варенью и печенью. Ну и к тебе, конечно.

Мягко всколыхнулся туман, покладисто зашелестели кусты…

«И всё-таки почему все красивые бабы стервы?» — угрюмо посмотрел ей вслед Песцов. Вот так однажды отпустит воздушный поцелуй и уйдёт навсегда. И не остановишь её. И что, спрашивается, он будет без неё делать?..

Что до Наливайко, он вообще ни на что не реагировал и в разговоры не вступал — чутко, затаив дыхание, всматривался и вслушивался в стихии.

— Оксана, вы это видите? — тихо спросил он затем. — Ну, эти свечения и огни, эту турбулентность? Или мне уже мерещиться начало?

Варенцова невольно подумала, что этот человек и на пороге смерти не утратит исследовательского интереса.

«Какая турбулентность? В этой-то мгле?» — чуть не ляпнула она, но вовремя прикусила язык. Взгляд, брошенный вверх, открыл ей непропечённый блин луны в обрамлении мрачных силуэтов деревьев. Самое удивительное, однако, заключалось в другом. Туман не просто редел, он двигался и менялся. Недавно ещё аморфная пелена распадалась на множество отдельных потоков. Они текли не смешиваясь, закручивались юлой, переливались, если приглядеться, различными оттенками, устремлялись то вверх, то вниз, чуть заметно мерцали таинственными огнями…

Примерно так в мультфильмах рисуют след от взмаха волшебной палочки, шлейф от стрекозиных крылышек феи.

Чудесные пряди струились и плыли в воздухе, медленно утекая куда-то на восток. Ни дать ни взять какое-то существо неспешно и печально уползало в свою нору. Чтобы там, может быть, умереть.

— Хорош стучать, иду. — Мамба неохотно оторвалась от телевизора, грузно подошла и распахнула дверь. — А-а-а, Жёлтый Тигр подкрался… Ну привет-привет.

На пороге действительно стоял китаец-сосед, да не просто так, а в белоснежном шёлковом великолепии парадного прикида: широкие глухие штаны, длинный, как и положено сливкам общества, муаровый халат, на поясе в серебряных ножнах драгоценный ачан, такой гибкий, что хоть на палец наматывай, а понадобится железо разрубить — управится как с простой глиной.

— Ну что, соседка, едем? — с улыбкой спросил он. — Я спускаюсь к машине.

— Спускайся-спускайся, я следом, — заверила Мамба. — Буду через минуту. — И едва закрылась дверь, грозно зыркнула на мужа. — Всё, Абрам, мультфильм отменяется. Спать! Вот так, молодец.

Вышла в коридор, щёлкнула замком, застучала по гостиничным ступеням туфлями от Риччи из крокодиловой кожи…

Так называемая машина была уже подана. Делать нечего, Мамба забралась в убогий китайский драндулет, Тигр надавил на газ, и «Великая Стена» поехала. За окнами потянулись фасады домов, заборы, теплицы, палисады, затем показались ангары, бензоколонка… и всё, цивилизация кончилась. По сторонам дороги непролазной стеной встали дремучие ельники, в которых уж точно обитали ядовитые русские медведи. А когда свернули за указателем, не стало даже дороги — лишь жуткая колея, вьющаяся среди мрачной чащобы. Ни тебе зон отдыха, ни связи, ни высоковольтных проводов, ни мотелей, ни кабинок с биотуалетами. Мамба помимо воли ощутила что-то родное. Юность, Африка, джунгли…

«Этот жёлтый знает хоть, куда едет? — забеспокоилась она минуту спустя. — А то ведь места тут глухие, заблудимся, придётся выживанием заниматься. И никакая магия не поможет. То ли дело было в прошлый раз — шик, блеск…»

В прошлый раз Большой Сбор проходил в Париже. Лес там, правда, тоже был — Булонский. Во всём же остальном имел место полный шарман. Эйфелева башня, Нотр-Дам, ужин от Максима… Болотами и не пахло.