Апостолы - Наталья Точильникова Страница 48

Раздался стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, на пороге появился щуплый молодой человек в монашеской рясе. Он держал в руках поднос.

— Как вы себя чувствуете? — по-русски осведомился он, и я дико обрадовался.

— Вы русский?

— Нет, я еврей.

«Ну, хоть не араб», — зло подумал я и начал бесцеремонно рассматривать посетителя. Он был смугл, сероглаз и остронос. Про такие носы обычно говорят: «Сыр можно резать». Монах выдержал мой взгляд с истинно христианским смирением и поставил поднос на стол.

— Это вам. Правда, сейчас Великий пост, и мы не ждали гостей. Так что простите нам скудость трапезы. У нас очень строгий устав.

На подносе располагались финики, инжир, немного сушеной рыбы, хлеб и вода. Действительно, не слишком роскошно, но я сейчас готов был сожрать хоть веник из полыни.

— Здесь что, монастырь? — спросил я, запихивая в рот ломоть.

— Да. Монастырь святого Паисия на Синае.

— Что? На Синае?

Монах кивнул.

— Так, теперь понятно, куда делась граница…

Он вопросительно посмотрел на меня.

— Мы бежали из плена с моим другом и, похоже, выбрали не совсем правильное направление… Кстати, где Марк?

— С вашим другом все в порядке. Он жив. Но у него открылась рана на ноге. Ему нужен покой. Пока его лучше не беспокоить… Кстати, меня зовут Михаил.

— Ладно, Михаил, — вздохнул я. — Спасибо.

Наевшись, я встал и подошел к окну. Довольно высоко. Этаж, этак, пятый. Слева и справа от окна видны участки желтых скал, а впереди простирается все та же пустыня.

— Мы, что, в пещере? — заинтересовался я.

Михаил взял опустошенный мною поднос и уже собрался уходить.

— Да. Кельи вырублены в скале древними монахами.

— Интересно было бы посмотреть на это снаружи.

— Конечно. Только у нас здесь все очень запутано, настоящий лабиринт. Давайте, я зайду за вами минут через пятнадцать и покажу вам монастырь.

— Хорошо.

У подножия скалы вид оказался несколько веселее, чем из окна. Здесь цвел миндаль и пестрые цветы у входа. Я обернулся к кельям. Они напоминали ласточкины гнезда в высоком обрывистом берегу реки.

— Красиво тут у вас, — похвалил я.

— У нас есть запас воды. А так дождя не было уже три недели. Очень странно для апреля. Обычно в это время в пустыне все цветет.

— Да, нам повезло, что вы нас нашли.

Послышалось пение. Очень странное, не похожее на григорианское, мощное, сильное, словно голоса монахов рвались к звездам из глубины океана. Так поют обреченные накануне последней битвы.

— Что это?

— Гимны Мар Афрема. Пойдемте, послушаем.

— Это не литургия?

— Нет, нет, просто гимны. Вы же сами слышите. Пойдемте, пойдемте! И он взял меня за руку, чем живо напомнил отца Александра, и я вырвал у него руку и отступил на шаг.

— Что с вами?

— Вас зовут Михаил, ведь так?

— Конечно.

— А автора гимнов: Мар Афрем?

— Да.

— Значит, это вы нашли нас в пустыне?

— Да, я и Мар Афрем.

— И вы, Михаил, собирались нас там бросить?

Он кивнул и опустился передо мной на колени.

— Простите меня. Конечно, вы слышали наш разговор. Простите, что я не сделал этого раньше. Я должен был умолять вас о прощении сразу, как только вы проснулись и увидели меня!

Я растерянно смотрел на него, на его склоненную голову с выбритой тонзурой в обрамлении черных волос.

— Ладно, пойдем. Где тут у вас храм?

Храм оказался большой сводчатой пещерой, освещенной только светом свечей и убранной трауром. Аналой, накрытый черной тканью, черная ткань под иконой в центре храма, повсюду черная ткань. Монахами дирижировал невысокий лысый человечек с чрезвычайно сосредоточенным выражением лица. Он заметил нас и кивнул Михаилу.

— Это и есть Мар Афрем.

Мар Афрем дал знак певцам, и они начали новый гимн:

Се, подьемлется к ушам моим глагол, изумляющий меня [28]; пусть в Писании его прочтут, в слове о Разбойнике на кресте, что весьма часто утешало меня среди множества падений моих: ибо Тот, Кто Разбойнику милость явил, уповаю, возведет и меня к Ветрограду, чье имя одно исполняет веселием меня — дух мой, расторгая узы свои, устремляется к видению его. Сотвори достойным меня, да возможем в Царствие Твое войти!

Складывалось впечатление, что пели специально для меня, и даже специально был выбран именно этот гимн. Лестно, конечно, но настораживает.

После гимнов, таки, началась литургия, и я почувствовал духоту. Своды храма стали ниже, сжались, сблизились и начали давить на меня всей огромной тяжестью скалы над нами.

— Извини, я выйду, — шепнул я Михаилу. — Мне надо на воздух.

Он увязался вслед за мной. Близился закат. Жаркое солнце пустыни медленно падало к горизонту. Я сел на горячий камень в тени акации. Михаил, как часовой, встал рядом.

— Да отвяжись ты, — бросил я. — Сидите в ваших душных пещерах, так и сидите!

— Мы здесь счастливы.

— Без свободы? Без жизни? Без любви?

— Небесная любовь гораздо круче, — улыбнулся монах.

— Ну да! Внушить-то себе можно все, что угодно.

— Неужели вы никогда не чувствовали сладости и благоговения во время молитвы?

— Чувствовал. Но не во время молитвы, а рядом с Господом, Эммануилом.

— Эммануил — Антихрист.

— А-а, погибшие, значит.

— Это вы — погибшие, — вздохнул Михаил.

— Это я уже слышал. Только, если Эммануил — Антихрист, откуда тогда благодать, та самая сладость и благоговение?

Монах отчаянно замотал головой.

— Подделка!

— И как вы отличаете?

— Нам трудно. Зато вам легко. Вы можете сравнивать. Вы ведь знаете благодать от Эммануила, надо лишь вымолить благодать от Христа и сравнить. Давайте поставим эксперимент.

— Больно опасный эксперимент.

— Почти всякий эксперимент опасен. Зато вы узнаете истину.

— Ну, и как это сделать?

— Для начала отстоять литургию.