Аут - Наталья Иртенина Страница 48

– С ума спрыгнул?

– Думай что хочешь. Мне надо.

– Приключений на задницу не хватает? – Раф заволновался всерьез и даже схватил Кубика за руку, желая удержать от смертельного шага.

– Кем запрещен проход? – игнорируя дружескую заботу, спросил Кубик.

– Как кем? – поразился Раф. Вопрос явно сбил его с толку. – Что значит кем? Никем. В смысле… Природой.

– То есть ты не знаешь? – вежливо уточнил Кубик.

– Да Оракул меня разорви, что за глупости ты тут вешаешь мне на уши! Запрещено, значит, запрещено. Без всяких там. Умник чертов нашелся! – Раф отпустил руку Кубика и даже отвернулся.

– Нет, – серьезно сказал Кубик, качая головой. – Умник у нас – ты. Поэтому я и делюсь с тобой самым важным для меня. Поэтому нуждаюсь в твоей помощи и совете. А ты даже подумать как следует не хочешь.

– Да не знаю я, не знаю! – заорал Раф. – Только я тебя как друг прошу – похерь эту свою дурацкую затею.

Кубик в ответ показал на следы.

– Он был там. И ушел оттуда. На своих двоих. Ничего с ним не случилось.

– А может… может… – И тут Раффла озарило идеей: – А может, это был Первый! А?! Ничего не случилось, да? Накося-выкуси! На вскрытии теперь валяется! Клан без головы остался! Безвластье хуже тирании!!

– Ну что ж, – смиренно ответил Кубик, – если мне суждено… По крайней мере, узнаю, что там. И тебе расскажу.

– Не ходи! – Раф подскочил к нему, вонзил пальцы в плечи. – Природа мудра. Если она что-то запрещает, значит, есть причины. Если не пускает куда-то, значит, нам туда не надо. Ну пошевели мозгами!

Кубик молча отстранил его и решительно шагнул к эскалатору.

– Не поминай лихом, если что.

– Тьфу на тебя! Гордые мы очень, да? Нам и сама природа нипочем, да? Ну и хрен с тобой. Иди, иди. Загнешься там, спасать не пойду. Салага! Видеть тебя больше не хочу. И не трепи мне больше нервы. Иди, дохни смертью храбрых идиотов.

Раф с размаху впечатался в дверь, отсекающую эскалаторы от остальной территории Центра, и вылетел в холл.

Кубик грустно посмотрел ему вслед, потом снова на следы неизвестного лазутчика, перелез через цепочку с табличкой и с замиранием сердца поставил ногу на первую ступеньку.

Руки хозяина Камил, конечно же, вылечил. Регенерирующая мазь нарастила новую кожу за несколько дней. Ужасная боль скоро перестала мучить Морла, но пережитое потрясение оказалось сильнее боли. Хозяин превратился в безмолвную каменную глыбу, которую кто-то потехи ради водрузил на кресло перед всегда зажженным камином. Глыба не притрагивалась к еде, не отдавала никаких распоряжений. Сидела, молчала, слепо пялилась на огонь в камине. Может быть, думала. Но уверенности в этом нет.

Так продолжалось около недели. Камил извелся, пытаясь оживить мумию хозяина и заставить ее хотя бы выпить стакан витаминизированной воды. Но больше всего изводила даже не голодовка Морла, а страшный зуд в пересохшем русле реки, питающей естественное, хотя и чрезмерное любопытство слуги. Морл никак не объяснил случившееся. Между тем случившееся было из ряда вон. На хозяина было совершено покушение. Неважно кем – человеком, стихией или каким-нибудь предметом. Важно иное – хозяин не смог дать отпор, не сумел защитить себя. Его невидимые телохранители (вроде той твари, которая едва не загрызла будущего слугу Морла при их первой встрече) не сработали. А ведь и сам хозяин далеко не промах. Это толстяк знал очень хорошо. Знал, что в мире нет никого сильнее хозяина

И вот он – промах.

Не означает ли все это, что настало время побеспокоиться о себе, своей безопасности и благополучии? Не пришла ли нужда обеспечить тылы и пути отхода, пока не поздно? А то ведь чего только не бывает на свете – вдруг объявится еще один морл, более могучий, более ужасный, более опасный? Вот что занимало мысли толстяка всю эту неделю, пока Морла донимала сволочная депрессия.

Но были и свои плюсы в этой неделе запойного молчания хозяина. Славная девица Фейри получила кратковременное освобождение от исполнения обязанностей спецагента. Камил жадничал часто отпускать ее в город, поэтому днями напролет она скрашивала своей монументальной грудью его холостяцкое существование, удрученное хозяйской меланхолией. Толстяк сам не заметил, как привязался к девушке. Стали даже посещать странные мысли о маленьком домике, например, далеко в горах или на берегу заросшей лесом речки, в котором день-деньской хлопочет хозяйка с теплыми уютными боками и шныряют туда-сюда трое или четверо крошечных пухлых камильчиков. Толстяк мысли эти чудн ые не прогонял – как-то само так получилось, что они тоже начали понемногу скрашивать его матерую холостяцкую жизнь. Причем тем интенсивнее, чем чаще на глаза попадалась крутобедрая и пламенноокая спецагентка.

Дошло уж и до того, что толстяк начал подзабывать, для каких целей в действительности обретается в доме девка. Хозяйские капризы по причине внезапного хозяйского безразличия ко всему отодвинулись на задний план. Фейри поступила в полное распоряжение слуги и ничуть не была против. Совсем наоборот. Как и всем, слепой внушал ей инстинктивное отвращение. Лишь интересы подпольного ордена да внимание Камила вкупе с его мужской техничностью удерживали девушку в доме Морла.

Каково же было разочарование толстяка, когда хозяин, внезапно перестав быть окаменелостью, призвал его к себе, вкусил пищи, а затем повелел привести «ту женщину». Камил едва сумел скрыть от Морла досаду.

Разыскав Фейри, он обрадовал ее известием о том, что ей вновь предстоит ледяная баня. Ничего не поделаешь – единожды соврав хозяину, он не мог отступать. Хотя и подозревал, что для Морла его обман – как прозрачное стекло для зрячего.

Проклиная себя за то, что вообще затеял эту историю, Камил уволок Фейри в ванную комнату и с сожалением принялся за ваяние шедевра под названием «живая сосулька». Как и в первый раз, девушка приняла истязание стоически.

Потом он отвел ее к Морлу, по пути страдая уязвленным самолюбием. И сразу же активизировал систему наблюдения.

Морл не торопился. Он вообще никогда не торопился. Потому что никто и ничто не могло убежать от него. Он был медлителен, как жаба, страдающая одышкой, но всегда действовал без оглядки и наверняка. Если, конечно, это можно было назвать действием. Иногда он совсем ничего не делал – и получал нужный результат. Толстяк подозревал, что у хозяина имеется для этого невидимый орган, вроде липкого и длинного жабьего языка, внезапно выскакивающий, хватающий, убивающий.

Фейри сделала попытку улечься на толстый ковер. То ли ноги ее не держали, то ли она надеялась согреться его ворсом. Камил, жалея ее, шептал в экран хэнди: «Девочка моя. Потерпи немножко. Кому сейчас легко».

Морл не дал ей сделать этого. Он подозвал ее к себе, велел раздеться и принялся ощупывать ее тело, нечувствительное от втертой в кожу мази. Длинные тонкие пальцы, которые только накануне Камил освободил от бинтовых перчаток, подрагивали, точно жадно насыщающиеся твари. Лицо Морла было бесчувственным, ничего не выражающим, но толстяк готов был поклясться, что хозяин испытывает нечто неподвластное простому разумению. Какая-то сила сейчас пробуждается в нем. А может, наоборот, засыпает. И жадные твари-пальцы убаюкивают ее.