Земля - Валера Дрифтвуд Страница 49

Когда подходило время наёмным отчаливать с вахты, а им на смену заступали другие, на станции по ясному обычаю готовили угощение, привозили и разных вкусностей с материка. Но ведь делалось это всё не врасплох. Даже когда шесть лет назад уезжали в последний раз Элис и Юзуф, и расставание было совсем не весёлым – и то было время постараться. А Кнабер даже от персиков отказался…

Сегодня, в дорогу, человек обувает опять свои мало обношенные дубовые ботинки, а хорошие сапоги оставляет на веранде, как будто добрая обувка снова стала ему чужой. При том что такой щедрый подгон на полянке-то не валяется.

–Взял бы,– говорит Ййр.– Гуннар их насовсем отдал, а тебе впору.

–Спасибо,– отвечает Кнабер кислым голосом,– но я как-нибудь обойдусь.

Брук тоже решила не встревать – может, позже сама для своего любопытства расспросит бугайчика по пути, а может, и не расспросит.

И вот Кнаберовы вещи вместе с торбой первоспелых островных яблок для Брук надёжно уложены в газолинку.

На Ришку сейчас взглянуть то ли радостно, то ли больно – стоит на галечном берегу, крепко стоит, словно подмётки у неё вздумали тут корни пустить; на плечах у неё красивый большой плат, который до теперешнего утра всё висел опрятно переложен через изголовье койки. Девчура поглядывает на море, почти не щурясь, а море тихонько дышит ей в лицо – отдувает чуть выгоревшие на солнце пряди. От морского дыхания края красивого платка шевелятся сдержанно и крылато.

Если сильно на неё смотреть, то почему-то хочется ухватить бугайчика за воротник, да и сунуть раз-другой башкой в море, чтобы как следует нахлебался горькой воды.

Ййр не знает, как подступиться к неведомой людской обиде, не знает, отчего без большого рассудка держит сейчас Ришкину сторону – хотя кто их разберёт, людят, за кем больше правды? Может, всё от недавних девчуриных слёз, там, между яблонь? Не злые ведь были слёзы, а только горькие, и когда Риша их выплакала все, то будто прибавила тихой силы. Может, умей Ибрагим так плакать, до сих пор живьём бы гулял старый парень, кто его знает.

Жаль. Верно, Сэм Кнабер аккурат из таких саженцев, которые на Диком не приживаются. С виду не скажешь, что он тут особенно зачах, да может сердцевина сохнет?..

Жаль. И Савря с утра ещё всё крутилась возле человека, норовила заглянуть в лицо, строгая и серьёзная – тот и не отталкивал, да смотрел мимо Саври. Видно, от расставания с нею Кнаберу вовсе тяжело, а повременить не может. Теперь страфилька посиживает аж на верху лодочной сараюхи, время от времени шоркает когтями по доске-закраине. («Вымахала, на утиных-то яйцах… даже жуть берёт, когда они вот так сверху вниз смотрят»,– замечает Брук с одобрением и некоторой опаской).

Жаль. Худо, если прощание выходит такое мёрзлое. Ведь прожили-то рядом славно. Тепло прожили-то.

* * *

–Рина. Ещё не поздно передумать,– говорит Сэм вполголоса, подойдя. Голос подводит: вместо великодушного предложения в нём слышна просьба вместе с отзвуком совершенно нелепого испуга, и это очередной провал талантливого Самуила Кнабера на чёртовом орчьем острове, где с самого начала всё на свете шло наперекосяк.

В ответ Рина улыбается, и на какое-то мгновение Сэм успевает поверить, что всё снова нормально. В конце концов, никаких особо ценных вещей Рина с собой не привезла, чего ей собираться – сбегать только наверх, к станции, за стопкой её измаранных листов с писаниной, и поступить наконец правильно – ведь это же так просто.

Но девушка, по-прежнему улыбаясь, отрицательно качает головой:

–Я пока останусь. Тебе нужно ехать, я понимаю. Встретимся во Фрартоне через месяц или полтора…

Никому необязательно знать о предательском дрожащем голоске, который после слов Сэма велит ей немедленно сесть в лодку, не выделываться, не огорчать Сэма и не упускать хотя бы крошечный шанс на собственное «счастье».

Но теперь этот голосок совсем слабый и жалкий. Он не имеет настоящей силы. Нет. Не на этом берегу.

Не на этой земле.

Рина не даёт ходу и прочим словам, кажущимся разумными и убедительными – о том, что в Страфилевом краю она уже дома; о завершении её книжки, которая обязательно должна родиться именно здесь; о будущей установке нового генератора и о разных других важных вещах. Разве нужно всё это говорить? В оправданиях Рина точно не нуждается.

Вместо этого Рина протягивает Сэму руку, и он аккуратно пожимает её за пальцы.

* * *

Всего через пару шагов по сырому галечному берегу орк ловит Сэма в охапку. А ведь Сэм специально протянул ему ладонь, чтобы можно было обойтись вполне цивилизованным рукопожатием, но орчаре явно плевать: ухватился за ладонь вроде как полагается, да тут же и притянул к себе – как в нагретую скалу впечатал. Пахнет от него как всегда – песчаной и земляной грязью. Про такую Ринин эксцентричный дед всегда говорил, что это «чистая» грязь.

И на этот нелепый момент, будто выхваченный навсегда из уникальной жизни Самуила Кнабера, всё вдруг становится совершенно ясно – пусть и не укладывается в слова. Почему Рина остаётся. Почему страфили – не одна только Савря – глядят на подсобщика так, и даже не трогают его уродливых коз. Почему он, Сэм, всё ещё жив и здоров на этом острове. Кажется, орк держит его дольше, чем это было бы прилично, но ладно, пусть. Подняв свободную руку, Сэм слабо похлопывает Ййра по плечу.

Орчара отпускает Сэма, но не отходит с дороги: бледные невыразительные глазища нелюдя глядят цепко, и говорит он с уверенностью:

–Езжай, Кнабер, живи. Наведи шороху. Покажи им наших, чтоб все ахнули!

Ахает пока только Брук – Савря разворачивает крылья, слетает с лодочного навеса и приземляется точнёхонько рядом с Сэмом и подсобщиком – только мелкие камешки скрипнули под когтистыми лапами. Вздумай она теперь оторвать Сэму голову так никакой Ййр не спас бы, наверное. Сэм наклоняется, чтобы их лица были примерно вровень, и говорит первое, что приходит на сердце:

–Савря, ты – чудо. Правда. Буду скучать…

Она склоняет голову набок:

–Вернёшься внутри другой шкуры – дай узнать. Узнаю – убивать не буду.

И легонько бодает Сэма в лоб, и смеётся ласково.

* * *

Лодочный мотор ворчит ровно, и материк помалу проступает из синеватой дымки. Через некоторое время станет можно различить его точные очертания, а потом – деревья, сараи и домики на берегу.

Сэм смотрит только вперёд и ни разу не оглядывается, чтобы не знать, стоят ли те трое, оставленные на берегу Дикого, провожают ли взглядами. Из-под скамейки (Сэм помнит, что правильное морское её название какое-то смешное: не то «банка», не то «корточка») показывает край синий рюкзак, самый драгоценный рюкзак в мире, с отснятыми фотоплёнками.

На секунду ему люто хочется выкинуть синий рюкзак за борт. Да и фотоаппарат заодно.

Но Сэм уже не в том глупом возрасте, когда подобные порывы были бы простительны. Он позволяет себе немного развлечься мыслями о том, что без его чертовски классных фотографий вряд ли кто-нибудь купит Ринину идиотскую книжку, но от этого становится ничуть не легче. По правде говоря, становится только гадко от самого себя.