Де Бюсси и инфанта - Анатолий Матвиенко Страница 5

Я прыгнул в седло и пустил лошадь через стройку нового дворца. Ветер действительно досаждал, норовил сорвать шляпу и полоскал мой плащ, выгоняя остатки тепла из-за пазухи.

Кто бы мог знать, что резкий осенний ветер бывает исключительно полезен…

Несмотря на ненастье, настроение поднялось. Я помимо воли расплывался в улыбке, вспоминая четверть часа, проведённые у королевы, из которых минуты три были потрачены на декламирование и столько же – на подсматривание эротической охоты лиса за кроликом.

Бедная Луиза! Если моя нехитрая мера предохранения сработает, и она не забеременеет, будет в бесплодии винить не Генриха, а себя. Впрочем, прерванный акт не даёт стопроцентной гарантии.

Легкомысленное состояние души притупило чувство опасности, поэтому я встревожился, только отомкнув ворота сарая с коновязью. Меня насторожил запах.

За время жизни в Париже, огромном городе без канализации и очистки от мусора, я притерпелся к самым острым ароматам. И запах нагого, но не мытого под душем женского тела меня не отталкивал, разум быстро привык вычислять главное – призывную наготу пленительных форм, а не воздержание от гигиены.

Но это не означает, что я перестал чувствовать запахи. Особенно с улицы, продутой начисто осенним ветром. У коновязи разило конским навозом.

Я нащупал масляную лампу и высек искру. На фитильке затрепетал огненный мотылёк. В его неверном свете на булыжном полу проступили три кучки конских каштанов. Матильда за время короткого отдыха столько бы не отложила.

И кучки были свежими, выдавая, что ночью у бакалейщика побывали посетители. Или у меня. Простите, что не дождался визита, господа! И как же здорово, что благородные дворяне не снисходят до таких прозаических мелочей, как конский навоз.

Таинственные всадники убыли, но я всё же соблюдал осторожность. Перед открытием входной двери постоял с закрытыми глазами, чтоб они привыкли в темноте. Приготовил кинжалы. И только тогда, подозревая себя в паранойе и трусости, повернул ключ в замке.

На первом этаже было темно. Но орган чувств, в свете не нуждающийся, сообщил, что где-то во тьме скрывается мужчина, чей платок столь же тщательно обливает духами его слуга, как и мой Симон. Только я бы никогда не позволил своему разводить тошнотворно-сладкую цветочную вонь. А коль меня ждут в темноте, предусмотрительно убрав лошадей, значит – в квартире засада.

Их двое. Или даже трое. Если не задремали в ожидании моего прибытия, то готовы к удару кинжалом или шпагой, мой силуэт наверняка отчётливо виден на фоне открытой двери, темень на улице не столь уж непроглядная.

Дьявольщина!

Что-то изнутри организма подсказало: лучше быть живым трусом, чем отважным мертвецом. Благоразумнее, наверно, ретироваться, изобразив небольшой спектакль.

– Вот дерьмо! Как же я мог забыть!

Хлопнув себя по лбу для вящей убедительности, я отступил на улицу, словно вспомнив об упущении, требующем незамедлительного исправления. Удалась ли моя клоунада, не знаю. Никто не преследовал. Не исключено, что визитёры давно покинули дом на улице Антуаз, перепугав меня лошадиными фекалиями и оброненным душистым платком. Вдруг это приезжали просто деловые партнёры Бриньона? Правда, бакалейщики не ведут переговоры по ночам, а контрабанда наркотиков во Франции пока не прижилась.

Отперев стойло, первым делом прижался к тёплой морде Матильды, испытывая стыд. Она до конца не отдохнула после скачки к Парижу, свозила меня к Лувру, и теперь ей снова предстоит звенеть копытами по мостовой. Поэтому, отъехав на квартал, я спешился и повёл лошадь под уздцы.

Хорошее настроение от визита на королевское ложе улетучилось совсем. Если домой нельзя, что делать до утра? Бродить по небезопасным столичным улицам, изображая мучающегося любовной бессонницей романтического юношу? Хотя с опасностью тут я преувеличиваю – непогода загнала парижских крыс в их щели.

Ночных увеселительных заведений нет. И если придорожные трактиры так или иначе примут путешественника за полночь, здесь всё закрыто. Хоть возвращайся в Лувр и ночуй в караулке с приветливыми королевскими гвардейцами.

Память услужливо подкинула другой вариант. А если наведать московских негоциантов? Дрыхнут, конечно, но ради важного дела и разбудить не грех.

Адрес я запомнил смутно и направился туда с искренней надеждой, что не придётся колотить в каждую дверь квартала с вопросом: не здесь ли живут московские шпионы. Дорога предстояла длинная, вниз по течению Сены, практически к самому выезду из столицы. Так как большую часть пришлось одолеть пешком, заняло это больше часа. Зато шуметь не понадобилось, при свете фонаря, прихваченного на конюшне, я разглядел вывеску на французском и польском, что здесь предлагаются товары из Московского царства.

В ворота стучал долго. Наконец, в обшитой железом створке отворилось окно, явив моему взору заспанную курносую физиономию в стрелецкой шапке, столь же уместной в Париже, как головной убор из перьев вождя команчей. Стрелец отчего-то не обрадовался ночному клиенту и упорно пытался вытурить меня подальше, не обращая внимания на исторгаемые мной доводы. Постепенно дошло, что бугай не понимает ни по-французски, ни на русском литовском языке, а московским славянским со всякими «обло», «бяше» и «поелику» я вообще не владел.

Наверно, наши бессмысленные препирательства потревожили всю округу, пока на двор не спустился начальник стрельца, который, отворив ворота, немедля стиснул меня в истинно русских медвежьих объятиях. Пашка Ногтев моментально поднял на ноги резидентуру, чтобы натопить баню и вообще оказать дорогому французскому другу подобающий приём.

Аж неловко стало. Я вообще-то переночевать приехал да лошади дать отдохнуть.

Разумеется, выспаться не пришлось. Сначала угощение лёгкое, потом баня а-ля рюсс, да такая, что Чеховский выскочил бы ошпаренным зайцем, а Генрих просто умер. Наконец, угощение настоящее, плотное, пусть без столь изысканной сервировки, как в Лувре, но ценить натуральный продукт русские умеют!

Мы захмелели, осоловели. И не переставая говорили, причём – исключительно по-французски, Ногтев совершенствовался. Сочувствую ему, к концу XVI века фонетика уже разительно отличалась от написания, что для изучающих язык всегда сложно. Говорят, король Франциск I, утвердивший французский в официальном обращении вместо латыни, на предложение сблизить устную и письменную речь горделиво отрезал: орфография помогает отличить простолюдина от образованного человека, чем породил мучения школяров на ближайшие полтыщи лет.

– Знаю и про Генриха Наварру. И даже про твой конфуз с Эльжбетой… Прости, друг, что ткнул в больное. Зато мой брат Пётр успокоился. Монашка – она монашка и есть, то есть считай что и нет, – по-местному он говорил нескладно, повторяясь и путая слова. – А в Лувр тебя зачем звали? Если не хочешь, не говори – пойму.

– Отчего же! – я рассказал ему всё, включая откровения медикуса о бесплодии короля, умолчав лишь о самой пикантной части свидания с Луизой. – Так что на одной половине дворца мне готов стол и дом, на другой меня рады видеть только в одном виде – усопшем. Да, нельзя забывать ещё Марго и Екатерину Медичи, про вторую не знаю, а уж королева Наварры точно нашла бы мне применение и в очередной раз пообещала романтическую встречу в койке.