Завет Сургана - Владимир Михайлов Страница 5

Кажется, его уверенность все же заставила Вершителя усмирить эмоции и обратиться к сухому и столь нужному сейчас рассудку.

– В таком случае как вы объясните происходящее? Вернемся к истоку – хотя бы на эти же двадцать лет назад. Полагаю, вы достаточно хорошо помните ту обстановку?

Онго шла домой, не очень замечая происходящего вокруг, целиком погрузившись в то, что творилось в ней самой, в новые ощущения и переживания.

Они расстались с Сури еще на окраине; непонятно почему, ей вдруг не захотелось показываться вместе с ним на улицах, хотя прежде он провожал ее до самого дома; ей казалось, что случившееся между ними было отчетливо написано на их лицах, и любой встречный, едва глянув на них, догадается и нехорошо ухмыльнется; а кроме того, Онго не нравилось, как выглядел сейчас ее – кто же, собственно? Теперь уже не просто приятель, дружок, но и не муж еще, разумеется, – хотя она с самого начала была уверена, что в ближайшем будущем так оно и получится (почему-то не было сомнений, что не только ее родители согласятся, но и его – что на самом деле было достаточно проблематично), – ее любовник (это слово ей казалось неприличным, но именно оно, что ни говори, точнее всего отвечало свирским понятиям) нес на физиономии такое гордое выражение, словно был первым человеком на планете, совершившим подобное; ей это казалось глупым. Вот поэтому Онго и предложила ему добираться другим маршрутом и пошла домой в одиночку, совершенно независимой походкой – однако опасаясь поднимать глаза на встречных.

Она шла, все убыстряя шаг, стремясь поскорее укрыться в своих четырех стенах и уже там попытаться осмыслить: этого ли она хотела, довольна ли тем, что произошло, и вправду ли мир после этого стал другим, или все это просто пустые разговоры.

Оказавшись, наконец, дома, Онго решила, что мир все-таки остался прежним. Во всяком случае, дома не изменилось совершенно ничего – так заключила она, медленно поворачиваясь под хлесткими струями душа и таким образом окончательно приходя в себя. А крепко растеревшись жестким полотенцем, решила, что случившимся, в общем, довольна: когда-то это ведь Должно было произойти.

Выражение гордости на лице Сури, так не нравившееся ей на улице, теперь стало казаться трогательно-смешным (все-таки он совсем еще мальчишка, но хороший мальчишка, любимый мальчишка, ее навсегда!). И она почувствовала вдруг, что необходимо сию же минуту позвонить ему, чтобы еще раз услышать, как он ее любит и как ему не терпится снова и снова пережить то, что уже было. Поэтому вместо того, чтобы заняться обедом, Онго вышла в прихожую, в дальнем углу которой на маленьком столике стоял телефон; семья, к которой принадлежала Онго, придерживалась консервативных взглядов, и более современных аппаратов связи в доме не было – похоже, право обзавестись ими предоставлялось новому поколению, когда оно станет взрослым, разумеется, пока же Онго по-прежнему считалась ребенком независимо от того, что она сама об этом думала.

Итак, она подошла к телефону – и только сейчас увидела на столике, рядом с аппаратом, продолговатый конверт формата большего, чем обычный, что использовался для переписки между гражданами: казенный пакет, иными словами…

Да, каждый помнил обстановку такой давности, каждый. Все в этом зале – кроме разве что одного из представителей промышленно-финансовых кругов Свиры по имени Адро – были людьми не самого юного возраста.

Двадцать лет тому назад был пройден очередной пик Схватки Убеждений, или, проще, еще одной попытки нашествия улкасов с целью уничтожения цивилизации – так это называлось в Свире официально, а в просторечии это событие носило название Сто восьмой войны; ровно столько прошло их с начала веков.

Как и обычно, нашествие тогда случилось не вдруг; разведка заблаговременно сообщала: сначала – о хорошем урожае в Горном мире, прекрасном травостое на полях и лугах на высоких плато и пологих склонах, а также в той части предгорий, что искони принадлежала улкасам; это всегда было необходимой предпосылкой войны, для которой хлеб и мясо нужны больше, пожалуй, чем все остальное. Совпала и вторая составляющая угрозы: не просто хороший, а отличный урожай на обширных равнинах Свиры. Наступающие ведь рассчитывают снабжать войска за счет захваченных территорий, а для этого нужно, чтобы на этих территориях что-то было. Тогда так все и сложилось. Дальше развитие шло по уже хорошо известной схеме: военные праздники в селениях и городках улкасов, в каждой долине, за каждым хребтом; рост фанатизма, появление множества проповедников, призывающих к строгому соблюдению и выполнению предписаний Создателя; погром и уничтожение тех немногих продуктов технологической цивилизации, которые каким-то образом оказывались в распоряжении улкасов (прежде всего средства транспорта и гипертроники); затем – обязательно – какая-то катастрофа, пусть и природная, но которую можно при желании приписать влиянию технологий соседней страны; все более массовые сходки населения – преимущественно молодого, и парней и девушек, – поскольку законы улкасов вовсе не запрещали женщинам участие в военных действиях, в этом отношении у них издавна существовало полное равенство; ну и, наконец, эти сходки как-то сразу, словно по мановению руки, превращались в подразделения, подразделения сводились в части – и безо всякой задержки, на пике воодушевления все это приходило в движение и устремлялось на цивилизованные города и фермы свиров, на их академии, институты и лаборатории, школы, стадионы, городки отдыха, но прежде всего, конечно, – на промышленные и сырьевые районы, где, собственно, и было ядро цивилизации, ее суть.

Их, естественно, уже ждали в полной готовности. Потому что тогда – двадцать лет тому назад – армия была еще армией, мужчины – мужчинами. Сто восьмая регулярная война как бы повторяла те, что велись десятилетия и столетия назад: сила на силу, масса на массу, фронт на фронт. Тогда, как и раньше, горцы устремились на равнины сразу по всей общей границе между странами, по всей линии схода – так называлась эта условная синусоида между двумя океанскими заливами.

Такая война, когда хорошо обученные профессиональные войска гонялись за увертливыми налетчиками, продолжалась обычно с год, плюс-минус пару месяцев.

Потом боевой запал улкасов начинал таять, да и потери все же сказывались, а главное – изменялось настроение тех, кто оставался в горах: пока на равнине шла игра в прятки, агракоры свиров бомбами и ракетами исправно поднимали на воздух то в горах, что попадало в прицел: городки, селения, отары вуцанов… Поначалу это делалось скорее демонстративно, объект не старались накрыть, но лишь пригрозить: уймитесь, не то… Но со временем люди зверели и громить начинали уже всерьез. Тогда даже самые рьяные воители улкасов понимали, что пришла пора антракта, и уползали в горы, хотя далеко не всем удавалось пробиться сквозь оседлавшие горные тропы патрули свиров или минные поля в предгорьях. Так заканчивалась очередная война; точно так же завершилось действо и двадцать лет тому назад, имевшее свое официальное название – Сто восьмая регулярная война.

Это у свиров; наверное, ул-касы тоже вели какой-то свой учет – но об этом они лучше знают.

Человек со стороны, пожалуй, не удержался бы от вопроса: почему бы Свире – сильному государству, обладающему, в числе прочих, и передовыми технологиями уничтожения, – раз и навсегда не поставить драчливых соседей на место, не ударить по ним всей. своей мощью, чтобы отучить от скверных привычек?