Защитник - Михаил Ахманов Страница 5

Деревня встретила Тревельяна тишиной, прохладой, запахами шерсти, жареного мяса и каши из земляных орехов. Охотники уже отправились в лес, мастера сидели под своими навесами, жены тех и других кормили детишек у речной заводи, где пылали костры – это место называлось «там, где вода и огонь». Почти никого не встретив, Ивар добрался до большой площадки «там, где танцуют», находившейся в центре селения. Ее окружали девять складов с шерстью и навес на прочных столбах, крытый листьями хх'бо, который играл роль галереи местного творчества и выставки товаров. Здесь хранились сотни больших и малых фигурок, вырезанных с великим тщанием из кости и древесины разных пород, сплетенные из шерсти циновки, кожаные сумки и пояса, украшенные орнаментом из раковин, куски янтаря, в котором застыли навеки мелкие, но жутковатые твари, вымершие миллионы лет назад. Перед этим собранием редкостей и сокровищ расположились на травяных подстилках старые мастера, самые уважаемые лльяно в поселении. Им перевалило за сотню местных лет, но шерсть их была густой и мягкой, с темени и висков свисали пряди длинных, тщательно расчесанных волос, на лицах, заросших пушком, блестели крохотные глазки, приоткрытые мощные челюсти обнажали острые зубы. Их было шестеро – секстет старейшин, похожих на копны серого, бурого и желтоватого сена, перевязанного ремнями. Все упитанные, плотные, но невысокие – сидя, они доставали Ивару до пояса.

Он опустился на землю рядом с ними и произнес:

– Радуюсь, видя почтенных мастеров. Длинной вам шерсти, прочного дерева и свежего мяса.

– И твоя шерсть пусть будет длинна, а когти остры, – отозвался на альфа-лльяно старый Шарбу. Его брат, тоже Шарбу, вытянул верхнюю конечность, поросшую бурым мехом, и в знак приязни потрепал рукав гостя. «Вот у кого когти острые, – мелькнуло у Ивара в голове. – Острые и прямые, словно пять маленьких кинжалов, а пальцы короткие – удивительно, что они так искусны в плетении и резьбе!»

Хахт, другой мастер, тоже с бурой шерстью, отложил деревяшку, которую ковырял ножом, и осведомился:

– Сыт ли ты? Что ты ел на закате и на восходе?

– Сыт, – ответил Тревельян. – У меня есть мясо с моей планеты, сочное и вкусное. А что ели вы?

Шарбу-первый облизнулся.

– Оууу-аа! В ловчую яму попал тхх'окл, тоже сочный и вкусный.

– И жирный! – с энтузиазмом добавил Шарбу-второй. – Такой жирный, что мы не жарили мясо, а съели все, что принесли охотники.

Тхх'окл, как и тхх'пззр, был животным для охоты – в отличие от шорро, «ночных молчаливых», смертельно опасных хищников. Впрочем, тхх'окл, крупный олень с пятнистой, словно у леопарда, шкурой, тоже не относился к безобидным тварям – попадать ему на рога не стоило.

Рахаш, полировавший камнем фигурку какого-то зверя, промолвил на земной лингве:

– Ты, Увва, старший-главный в свой дом. Ты ходить сюда и говорить уважительно. Тхх'окл мы съели, но остался ттх'руу. Тоже оченно вкусный! Ты его укусить и в брюхо?

Всюду, где побывал Тревельян, предложение пищи считалось знаком доверия и почета. Вероятно, то было вселенским законом, единым и нерушимым для всей Галактики; не зря же Йездан Сероокий, легендарный пророк кни'лина, сказал: еда и питье – вот узы, соединяющие каждого с каждым. Есть черепаху тхх'руу Ивар не собирался, но отказ сформулировал с отменной учтивостью:

– Мое брюхо переполнено. Лопнет, если проглочу хоть кусочек.

– Тогда ты не напрягаться, – сказал Рахаш. – С брюхо надо сберегательно. Брюхо – вихрь жизненной сила.

Рахаш был в селении одним из четырех Говорильников, владевшим языками землян, хапторов и нильхази. Пусть не в совершенстве, но все-таки его было можно понять, так же, как путника-лльяно, с которым Ивар встретился на Гондване. Правда, тот знаток языков не выглядел таким ухоженным и чистым, как старейшины Хх'бо татор ракка, и от него тянуло неприятным запашком. Вполне понятно! Кто на Гондване стал бы его вычесывать, выбирать репейники из шкуры и острить когти? Гондвана была планетой отдыха для землян и дружественных рас, там занимались парусным спортом, пили вино, танцевали и купались в теплом море.

Лльяно представлял там не больший интерес, чем медведь в зоопарке.

Они поговорили о погоде, об охоте и статуэтках, над которыми трудились Хахт, Рахаш и братья Сукур, самые старые из мастеров, чьи шкуры отливали желтизной. Сукур-второй позволил Ивару коснуться своих инструментов: десятка ножей причудливой формы, пилок, стамесок, шильев и сверл. Все из синеватой блестящей субстанции – видимо, из сплава, произведенного в астроидах за сотни парсеков от Лианы-Секунды.

Несомненно, торговля с сервами лоона эо процветала.

Появились две юные самочки с гребнями, пристроились за спинами старейшин и начали вычесывать им шерсть. У каждой – набор гребешков из разноцветного пластика, частых и покрупнее, тоже доставленных сервами. Гребни и приспособления для резьбы являлись важной частью товарооборота; их выменивали на шерсть, янтарь, фигурки и кожаные изделия.

Не прекращая беседы, Тревельян следил за работой самочек.

«Искусные куаферы, – подумалось ему, – не просто стараются, а делают дело с благоговением, будто священный обряд». Разумных рас, покрытых шерстью, в Галактике было немного; пожалуй, кроме лльяно он знал только одну – четырехруких парапримов, чья цивилизация в ряде моментов превосходила земную. Уровень культуры этих существ был исключительно высок, но и они отдавали должное ритуалу вычесывания. Несомненно, этот акт имел и эротический оттенок – вычесывали друг друга лишь члены одной семейной группы парапримов.

Наконец с разговорами о погоде и охоте было покончено, и Тревельян издал звук внимания, стараясь имитировать его как можно тщательнее:

– Оууу-аа! Хочу сказать о важном.

– Мы слушаем, – произнес Шарбу-первый, а Рахаш даже откинул с уха длинную прядь волос.

– Тза, – промолвил Ивар, и обе самочки тут же зашлись булькающим смехом. Кажется, Тза был не очень популярен у женского пола. – Тза, – повторил он, – приходит к моему жилищу и оскорбляет моих друзей. Говорит такие слова, что я не могу повторить.

Старейшины отложили инструменты и переглянулись.

– Он молод и потому непочтителен, – сказали в один голос братья Сукур.

– Его шерсть не длиннее когтя, – добавил Шарбу-первый.

– А коготь мелкий и тупой, как лезвие испорченного ножа, – поддержал брата Шарбу-второй.

– Он еще бегает на четвереньках, – добавил Хахт.

– Стоит ли главному-старшему обижаться на глупца? – подвел итог Рахаш.

Тревельян поскреб живот, что было знаком недовольства.

– Я не обижаюсь. Но в моем доме живут такие существа, как я, и другие, большие безволосые, с шишками на голове. Они очень, очень гордые. Не прощают обид. Боюсь, шкура Тза не слишком прочно держится на его костях.