Феодал. Усобица - Александр Логинов Страница 5

— Как же так? — опешил Игнат. — Мамка ведь ждет.

— Передай ей мой поклон. Обещаю, как вернусь, так сразу приеду, в ноги поклонюсь, — пообещал Серафим.

Игнат осторожно, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить спящий народ, поднялся с лавки и братья обнялись на прощание. Серафим из заплечного мешка достал набитый серебром татарский хамьян и передал брату.

— Вот возьми, — сказал он, отворачивая взор, и буркнул на прощание, прежде чем уйти. — Ладно, бывай.

Игнат продолжал безмолвно стоять, нервно теребя в руках кожаный хамьян. Вдруг, тесемка развязалась, и серебро со звоном рассыпалось по полу. Игнат, от испуга втянул голову в плечи и замер. Вроде тихо, никто не проснулся. Больше часа Игнат осторожно ползал по полу, собирая раскатившиеся по углам монетки.

Дорога шла лесом, Игнат правил лошадью сидя в санях. У крестьянина было хорошее настроение, овес продал с выгодой, да и за белку заплатили справедливую цену. Брат подкинул серебра достаточно, считая вместе со сбережениями Игната можно по весне купить лодью, снарядить ее, и податься в Нижний за товаром. Размечтавшись, Игнат проворонил появление на дороге татей.

Один из них, тот самый татарин, которого Игнат видел в обители, взял под уздцы лошадь и мерзко скалился, глядя как его напарник накидывает удавку на шею бедолаги.

Крестьянин успел еще протянуть руку за топором, но в глазах помутилось и сознание покинуло его.

— Ты не удавил его часом? — озабоченно спросил Евграф своего холопа.

— Я дело знаю, живой он, — ответил Нифонт, — А лихо я его уделал!

— В лес правь скорее, уходить с дороги нужно, — озабоченно сказал Евграф, оглядываясь по сторонам.

— В лес так в лес, — пробурчал Нифонт, ухватившись за вожжи.

Игнат очнулся от нестерпимой боли в ногах. Крестьянин дернулся, и обнаружил, что крепко связан. Ноги горели, адская боль пронзила все тело. Игнату хотелось выть от боли, но тати предусмотрительно вставили кляп и вместо крика получалось одно мычание. Помутневшим взором он разглядел лицо своего мучителя, наблюдавшего за страданиями крестьянина.

— Схоронка, где? — вновь спросил Нифонт у бедолаги. — Скажешь, где серебро сховал — отпущу.

— Мммыыы. — только и мог сказать Игнат, изворачиваясь, пытаясь вытащить ноги из костра.

— Кляп-то убери, дурень, — сердито пробасил Евграф. — Ты про брата его спроси, зачем он в Орду бегал, да кто умысел имеет противу царя. Да вызнай, где Орда зимует.

— Все выспрошу, — скривив рожу, буркнул Нифонт.

Через час, смолянин Нифонт Лихой, холоп крещеного татарина Евграфа Дермела, прекратил мучения Игната, засапожником перерезав несчастному горло.

— Тело на сани брось. С собой заберем, — распорядился Евграф, садясь в седло.

— Зачем нам мертвяк? — проворчал Лихой с недовольством, но, однако, послушно закинул мертвое тело на сани, сверху закидав труп пахучим сеном.

Деревенька, о трех дворах, стояла на пригорке, на берегу не большой речки. Крестьяне безмятежно спали, когда из леса появились всадники в боевом облачении. Они разделились на три группы, по три человека в каждой. Главарь повелительно махнул рукой, и всадники направились к домам, разобрав цели. Себе главарь оставил самый богатый двор.

Пряма, с седла, Нифонт запрыгнул на крышу сарая. Разворошив солому, он провалился внутрь двора. Скотина, стоявшая в хлеву, приветствовала Нифонта громким мычанием. Смолянин ругаясь в полголоса стал пробираться к воротам, когда раздалось грозное рычание. Обернувшись в пол оборота, Нифонт узрел горящие глаза двух огромных псов. Выхватив саблю из ножен, он рубанул наотмашь, рассекая голову атаковавшего пса. Пес, уже мертвый врезался всей массой в Нифонта, опрокидывая его на солому застилавшую земляной пол. Резкая боль в ноге, привела смолянина в чувство. Рука, судорожно шарила на поясе, нащупав рукоять кинжала, Нифонт успокоился. В лунном свете, проникавшем внутрь сквозь проделанное в крыше отверстие, сверкнула сталь, и второй пес отчаянно заскулил, получив страшную рану в шею. Нифонт вновь взмахнул рукой — скулеж прекратился. Морщась от боли, он ножом раздвинул челюсти псу, вцепившемуся в ногу мертвой хваткой, отпихнул от себя тушу, не обращая внимания на рваную рану, поднялся на ноги и, прихрамывая, побежал к воротам. Минута и двери отворились. Всадники въехали во двор, освещая себе путь горящими факелами, один из них бросив мимолетный взгляд на окровавленную штанину смолянина, недовольно высказал Нифонту за задержку. В свое оправдание холоп показал на мертвых псов. Всадник не обратил внимания на слова холопа, он уже спешивался. В руках разбойников появились топоры. Поднявшись на крыльцо, они принялись рубить дубовые двери, ведущие в сени. Дюжина ударов и доски не выдержали напора.

Анна проснулась от шума во дворе. Утробно мычала скотина, залаяли собаки. Лай собак резко оборвался, пес жалобно заскулил. Баба слезла с полатей, бросившись к дверям, по пути срывая телогрейку с вбитого в стену кованого гвоздя, и как есть, босая, выскочила в сени. Скрип отворяющихся ворот и конское ржание испугали ее до полусмерти. Она, крестясь на ходу, испуганно бросилась обратно в избу, затворив за собой дверь трясущимися руками. И замерла, застыв истуканом.

— Мыслила волки? — спросила старуха невестку скрипучим голосом. Та, очнувшись, энергично закивала головой. — Нож дай! Не стой истуканом — прячь детей, — старуха-свекровь поняла все без слов.

Анна метнулась к лавке, вытащив из-под тюфяка связку ключей, бросилась к сундуку и долго возилась с замком, не попадая ключом в скважину. Наконец, хитрый механизм щелкнул, и женщина откинула крышку сундука. Нашарив кинжал трясущимися, от охватившего ее испуга, руками, она отнесла его свекрови.

— Масло подай и углей, — спокойным голосом распоряжалась старуха, словно не ломились в двери ночные тати, от которых пощады ждать не приходиться. Разбойники в живых свои жертвы не оставляли, боясь в последствии быть опознанными. Суд наместника великокняжеского скор и быстр, главное справедлив.

Женщина выполнила все, что просила свекровь, еще не понимая, зачем той это нужно. Держала в руках кувшин с маслом, не зная, куда поставить его.

— Ишь зенки вылупила, — неожиданно звонким голосом произнесла старуха. — Лей!

— Может, обойдется? Бог милует! — женщина не хотела верить в происходящее. Из сеней раздались глухие удары — дверь рубили топором.

— Эх, девонька… Прости меня, старую за все, — старуха приподнялась на локтях и обняла невестку.

Дубовая дверь избы задержала татей. На несколько минут. Лихой человек входя в избу осветил пылающим факелом помещение. Небрежно отбил круглым щитом стрелу, не боевую, охотничью. Метнулся к стрелку, на ходу полоснув саблей мальца держащего в руках лук. Сталь легко разрубила нижний рог лука и прочертила кровавую полосу на посконной рубахе мальца. Парень охнул, выпучив глаза, зажал развороченный сабельным ударом живот. Убийца, не обращая внимания на парня, огляделся в избе. Увидел старуху, лежащую на широкой лавке, прихрамывая, подошел поближе. Обернувшись, он передал факел товарищу. Старая пыталась что-то сказать. Грабитель склонился к старухе пытаясь разобрать шепот. Жгучая боль обожгла правый бок, тонкое лезвие кинжала проникло сквозь прореху в кольцах кольчуги и вонзилось в плоть. Безумный хохот старухи — последнее, что услышал разбойник.