Эпоха за эпохой. Путешествие в машине времени - Карл Александр Страница 5

– Прежде всего я хочу выразить свое восхищение упорством Рональда, с которым он терпит аристократическое отношение королевы к финансам.

Гости снова засмеялись, окончательно раскрепощаясь.

– Мы обсуждали литературу и преступность, – сухо отозвался тучный экономист.

– Несомненно, – согласился Уэллс, – несомненно. Мне не вполне понятна проведенная вами параллель, Рональд, но я бы согласился с тем, что публиковать некоторые опусы – просто преступление. – Он переждал новый взрыв смеха. – Как и то, что кое-какие другие произведения не публикуют.

Его глаза сверкнули, и он стал постепенно переводить разговор в задуманное им русло, так как ему нужно было добиться определенного настроя, иначе слушатели просто подняли бы его на смех.

– Нам всем хотелось бы мира, свободного от социальной несправедливости и моральных установок, которые ставят человека ниже горилл, от которых он произошел.

Пока мало интересующийся разговором хирург Лесли Джон Стивенсон то и дело подавался вперед на своем кресле, чтобы взять с подноса кусочки сыра и канапе. Проголодавшийся гость не останавливался, пока не заметил, что в одиночку съел почти половину закусок. Постоянно следя за своим внешним видом и костюмом, он промокнул полотняной салфеткой уныло опущенные уголки губ, после чего осмотрел себя. На коленях оказалось несколько крошек сыра и хлеба. Он аккуратно собрал с ткани неуместные остатки пищи, переложив в салфетку, которую сложил ровным треугольником и вернул на стол. Отпив вина, он вздохнул, откинулся на спинку кресла, погладил подбородок с ямочкой и прислушался.

– Вы говорите о преступлениях, друзья мои, – продолжал Уэллс. – Преступность существует потому, что британская монархия и иерархи Церкви угнетают большую часть населения, позволяя привилегированному меньшинству делать то, что им заблагорассудится.

– Вы хотите сказать, что королева и архиепископ Кентерберийский – преступники? – вопросил Престон.

– Я только хочу сказать, что они не в курсе дела, – ответил Уэллс. – Хотя, по-моему, королева Виктория давит мужчинам на мозги, как громадное пресс-папье, – и делает это уже почти полвека. Разумный интеллектуал мог бы счесть это величайшим из преступлений нашего времени.

Когда смех стих, Стивенсон откашлялся и прервал рассуждения хозяина дома мягким музыкальным голосом, в котором звучала меланхолия:

– Не имеет значения, в каком именно обществе мы живем. Преступность будет существовать всегда.

– Не будет, если у нас появится такое общество, где все люди хорошо питаются и имеют достаточно свободы, чтобы придерживаться современных морально-этических принципов.

Стивенсон поджал губы:

– Такое осуществится, только если всему населению провести лоботомию.

Теперь гости посмеялись над Уэллсом, а тот вспомнил, что, играя в университетской крикетной команде, Стивенсон закручивал подачу так, что деревянный шар с силой бил по ногам противников.

– Мой дорогой Стивенсон, – сказал Уэллс, – разве вы не ждете такого дня, когда в «Таймс» можно будет прочесть хорошие новости?

– А какая разница? Вы сами уже упомянули неадекватную судебную систему королевства. И абсурдность религии, которая предписывает вам, что есть и как себя вести! Если правосудие само по себе аморально, тогда зачем оно нужно? Если каким-то преступникам удается избежать наказания и нет на небе Бога с его конечным воздаянием, – поаплодируем преступлению. Пусть люди делают, что хотят. Они поплатятся, когда откроют спину не тому, кому следовало бы.

Эйч Джи на мгновение онемел. Стивенсону удалось попасть в точку, как это бывало в те дни, когда они с Уэллсом были оппонентами в ораторском клубе. Стивенсон тогда был сильным противником – и явно не растерял своей склонности к цинизму. Однако и Герберт Джордж Уэллс не был в спорах трусом. Он прищурился:

– Вы не считаете, что нам следует насаждать мораль, Джон?

– А зачем?

– Чтобы сохранять порядок.

Стивенсон засмеялся:

– Никакого порядка не существует, Уэллс!

– Тогда как насчет высшей ценности человеческой жизни? Или вы в нее тоже не верите?

– Я работаю хирургом, Уэллс. Люди приходят и уходят. Они рождаются, заболевают и умирают. – Он подался вперед и чуть понизил голос, так что он зазвучал еще мелодичнее: – В моих пациентах меня интересует только то, в каком состоянии находятся их органы. Я как чертов механик, ремонтирующий вагон, – только у меня на руках не смазка, а кровь! И решающий вопрос, Уэллс, вот в чем: ты можешь это исправить или нет? Сколько еще можно заставить колеса крутиться, а сердце – биться? – Он помолчал и снова откинулся в кресле. – И где тут высшая ценность?

Эйч Джи покраснел:

– Нигде, если так поставить вопрос.

По комнате пронесся возбужденный гул.

– Похоже, самый начитанный из нас только что проиграл в споре! – радостно объявил Смит.

Уэллс прожег его взглядом:

– Не окончательно, Рональд. Я готов согласиться с тем, что современные правосудие и мораль непоследовательны, но зато существуют наука и техника. В конце концов они заменят веру в Бога и королеву. Они – надежда на будущее человечества. Они принесут всеобщее просвещение. И они станут тем конечным воздаянием, которое нам всем кажется столь неуловимым.

Стивенсон нахмурился и допил свой кларет, а Эйч Джи продолжил:

– Не пройдет и ста лет, как исчезнут войны, социальная несправедливость и преступность. Наш мир станет прогрессивной Утопией, где каждый сможет предаваться благородным умственным экспериментам и чудесным наслаждениям плоти.

Он замолчал и обвел взглядом своих гостей, убеждаясь, что они все внимательно его слушают – даже Стивенсон и Смит. Уэллс представил себе, будто обращается ко всем ученым Оксфорда, Кембриджа и Лондонского университета – и они ловят каждое его слово.

Он действительно подводил разговор к чему-то важному – и подметил это по тем гостям, которые пока не принимали участия в разговоре. Харпер, психолог, закрыл глаза и сжал пальцами переносицу, чтобы лучше сосредоточиться. А Гриннел, передовой преподаватель естественных наук, непрестанно кивал головой, поглаживая аккуратную бородку.

Но тут Стивенсон снова его прервал:

– Я не нахожу ничего благородного в людях, Эйч Джи. И уж точно не вижу ничего чудесного в человеческой душе, заключенной в темницу плоти. Более того, медицина не видит никаких признаков того, что будущее окажется каким-то иным.

Смит кивнул, горячо его поддерживая.

Уэллс сухо улыбнулся своему оппоненту:

– Я вам соболезную, Джон. Вы вынуждены проводить дни в окружении больных и умирающих. Человеческих существ, которым вам хотелось бы помочь – но помочь не получается, поскольку медицина все еще не вышла из младенческого возраста. Вы родились слишком рано. Это про всех нас можно сказать.