Открытие себя - Владимир Савченко Страница 5

– Понятно!

– Эти трещины сами по себе не могут быть причиной смерти. Но удар большой силы мог серьезно повредить внутренние органы, которые, увы, отсутствуют… Вот в таком плане. Буду рад, если это тебе поможет.

– Еще как поможет! Череп на идентификацию отправил?

– Только что. И позвонил – обещали сделать быстро.

«Итак, это не несчастный случай от производственных причин. Ни жидкость, ни короткое замыкание человеку ребра не ломают. Ай-ай! Значит, было там двое: пострадавший и потерпевший. И похоже, что между пострадавшим и потерпевшим завязалась серьезная драка…»

Онисимов почувствовал себя бодрее: в деле наметились привычные очертания. Он стал набрасывать текст срочной телеграммы в Харьков.

Июньский день накалялся зноем. Солнце плавило асфальт. Жара сочилась и в кабинет Онисимова, он включил вентилятор на своем столе.

Ответ харьковской милиции пришел ровно в час дня. Лаборанта Кравца доставили в половине второго. Войдя в кабинет, он внимательно огляделся с порога, усмехнулся, заметив решетки на окнах:

– Это зачем, чтобы быстрей сознавались?

– Не-ет, что вы! – добродушно пропел Матвей Аполлонович. – В нашем здании раньше оптовая база была, так весь первый этаж обрешетили. Скоро снимем, в милицию воры по своей охоте не полезут, хе-хе… Садитесь. Вы уже здоровы, показания давать можете?

– Могу.

Лаборант прошел через комнату, сел на стул против окна. Следователь рассматривал его. Молод, года двадцать четыре, не более. Похож на Кривошеина, таким тот мог быть лет десять назад. «Впрочем, – Матвей Аполлонович скосил глаза на фотографию Кривошеина в личном деле, – тот таким не был, нет. Этот – красавчик». И верно, во внешности Кравца была какая-то манекенная зализанность и аккуратность черт. Это впечатление нарушали лишь глаза – собственно, даже не сами глаза, голубые и по-юношески ясные, а прицельный прищур век. Лаборант смотрел на следователя умно и настороженно. «Пожилые у него какие-то глаза, – отметил следователь. – Но быстро оправился от передряги, никаких следов. Ну-с, попробуем».

– Знаете, а вы похожи на покойного Кривошеина.

– На покойного?! – Лаборант стиснул челюсти и на секунду прикрыл глаза. – Значит, он…

– Да, значит, – жестко подтвердил Онисимов. «Нервочки у него не очень…» – Впрочем, давайте по порядку. – Он придвинул к себе лист бумаги, открыл авторучку. – Ваши имя, отчество, фамилия, возраст, место работы или учебы, где проживаете?

– Да вам ведь, наверное, известно?

– Известно-неизвестно – такой порядок, чтобы допрашиваемый сам назвался.

«Значит, погиб… что теперь делать? Что говорить? Катастрофа… Черт меня принес в милицию – мог сбежать из клиники… Что же теперь будет?»

– Пожалуйста, пишите: Кравец Виктор Витальевич, двадцать четыре года, студент пятого курса физического факультета Харьковского университета. Живу постоянно в Харькове, на Холодной горе. Здесь на практике.

– Понятно. – Следователь, вместо того чтобы писать, быстро и бесцельно вертел ручку. – Состояли в родственных отношениях с Кривошеиным; в каких именно?

– В отдаленных, – неловко усмехнулся студент. – Так, седьмая вода на киселе.

– Понятно! – Онисимов положил авторучку, взял телеграфный бланк; голос его стал строгим. – Так вот, гражданин: не подтверждается.

– Что не подтверждается?

– Версия ваша, что вы Кравец, живете и учитесь в Харькове и так далее. Нет в Харьковском университете такого студента. Да и на Холодной горе, семнадцать, указанное лицо не проживало ни временно, ни постоянно.

У допрашиваемого на мгновение растерянно обмякли щеки, лицо вспыхнуло. «Влип. Вот влип, ах, черт! Да как глупо!.. Ну конечно же, они сразу проверили. Вот что значит отсутствие опыта… Но что теперь-то говорить?»

– Говорите правду. И подробненько. Не забывайте, что дело касается смертного случая.

«Правду… Легко сказать!»

– Понимаете… правда, как бы это вам сказать… это слишком много и сложно… – забормотал растерянно лаборант, ненавидя и презирая себя за эту растерянность. – Здесь надо и о теории информации, о моделировании случайных процессов…

– Вот только не напускайте тумана, гражданин, – брюзгливо поморщился Онисимов. – От теорий люди не погибают – это сплошная практика и факты.

– Но… понимаете, может быть, собственно, никто и не погиб, это можно доказать… попытаться доказать. Дело в том, что… видите ли, гражданин следователь… – («Почему я назвал его „гражданин следователь“ – я ведь еще не арестант?!») – Видите ли, человек – это прежде всего… н-ну… не кусок протоплазмы весом в семьдесят килограммов… Ну, там пятьдесят литров воды, двадцать килограммов белков… жиров и углеводов… энзимы, ферменты, все такое. Человек – это прежде всего информация. Сгусток информации… И если она не исчезла – человек жив…

Он замолчал, закусил губу. «Нет, бессмысленная затея. Не стоит и стараться».

– Так, я слушаю вас, продолжайте, – внутренне усмехаясь, поторопил следователь.

Лаборант взглянул на него исподлобья, уселся поудобнее и сказал с легкой улыбкой:

– Одним словом, если без теорий, то Валентин Васильевич Кривошеин – это я и есть. Можете занести это в протокол.

Это было настолько неожиданно и нагло, что Матвей Аполлонович на минуту онемел. «Не отправить ли его к психиатру?» Но голубые глаза допрашиваемого смотрели осмысленно, а в глубине их пряталась издевательская усмешка. Она-то и вывела Онисимова из оцепенения.

– По-нят-но! – Он тяжело поднялся. – Вы что же, за дурака меня считаете? Будто я не знакомился с личным делом Кривошеина, не был на происшествии, не помню его облика и прочее? – Он оперся руками о стол. – Не хотите объявлять себя – вам же хуже. Все равно узнаем. Вы признаете, что документы у вас поддельные?

«Все. Надо выходить из игры».

– Нет. Это вам еще надо доказать. С таким же успехом вы могли бы считать поддельным меня! – Лаборант отвернулся к окну.

– Вы не паясничайте, гражданин! – повысил голос следователь. – С какой целью вы проникли в лабораторию? Отвечайте! Что у вас получилось с Кривошеиным? Отвечайте!

– Не буду я отвечать!

Матвей Аполлонович мысленно выругал себя за несдержанность. Сел, помолчал – и заговорил задушевным тоном:

– Послушайте, не думайте, что я утопить вас хочу. Мое дело провести дознание, доложить картину, а там пусть прокуратура расследует, суд решает… Но вы сами себе вредите. Вы не понимаете одного: если сознаетесь потом, как говорится, под давлением улик, это не будет иметь той цены, как чистосердечное признание сейчас. Возможно, все не так страшно. Но пока что все улики против вас. Картина повреждений на трупе, данные экспертов, другие обстоятельства… И все сходится в одном, – он перегнулся через стол, понизил голос, – что вроде как вы потерпевшего… того… облегчили.