По следам полка Игорева - Станислав Росовецкий Страница 5

И надо же, «брат и отец» Святослав вдруг объявился в Новгороде-Северском буквально за два дня до выхода в поход Игоревой дружины. Объяснил за ужином, что готовит новый большой поход на половцев в начале лета, а заехал по пути в Вятичскую землю, где надеется набрать для этого похода новые дружины. Говорил старик, что на сей раз Игорь не может отказаться от участия в этом большом, поистине общерусском походе, потому что предупреждён.

Радушный хозяин оказался в положении хуже некуда. Конечно же, надо было признаться, что собирается в свой, собственный поход, однако о договоре с Кончаком и полученных от него сведениях следовало в любом случае промолчать. Признайся он – и Святослав просто приказал бы ему оставаться дома и выступить позже, вместе со всеми князьями. И даже не в том дело, что подвёл бы тогда Кончака (косоглазого обмануть грех небольшой!), а в том, что пострадали бы его достоинство и честь как Новгородсеверского князя. Ведь так сложилось, что он сейчас малый великий князь, с подвластными князьями – путивльским, трубчевским, рыльским, курским. А если отменить поход – и это после всех обменов послами, согласований и утрясываний, да ещё когда из Курска уже вышла дружина, а из Чернигова – боярин Олстин Олексич с ковуями? Нет, тогда погибнет его слава, потускнеет честь! И власть тогда его закачается, а первым попытается вырвать её из рук младший брат Всеволод, недаром прозванный Буй-Туром – и свиреп, и решителен, и достаточно, что греха таить, узколоб для того, чтобы очертя голову подняться на старшего брата.

Игорь Святославович скривился. Как ни крути, а ведь он, просто промолчав тогда, оказался в положении подростка, скрывающего свою шалость от взрослых. Однако ведь всё равно узнают и всё равно выпорют – не тебя самого, княжича, так дядьку твоего, чтобы на тебя злобился и ворчал. Нет, не испугался он тогда – растерялся, так будет правильнее сказать. Однако, деваться некуда, придётся теперь замиряться с киевскими соправителями. Вот так вся будущая добыча и уйдет в Киев, Святославу, да в Белгород, Рюрику… Зачем же тогда и воинские труды поднимать?

Справа от дороги, слава Богу, подсохшей, для коней не тяжёлой, поднимаются дымки. Там Игорево Сельцо, заветная его загородная усадьба. Любава стоит сейчас, небось, у печи, длинным рукавом от тонкого носика дым отгоняет, смотрит, правильно ли у рабыни-поварихи Зюлейки варится каша на завтрак. Помолилась ли за него Любава, как обещала при расставании? Или притворяется она, играет только с хозяином, и для неё его объятия – одна докука? Игорь Святославович хлебнул ещё раз из фляги и, отвлекаясь от неприятных мыслей, подумал немножко о Любаве – не столько подумал (о чём там думать?), так, повспоминал… Однако вскоре перед ним опять выплыло усталое после целодневной скачки из Чернигова, морщинами покрытое лицо дяди Святослава, который и за обильно накрытым для знатного гостя столом продолжал долдонить о своих державных заботах. Ведь хорошо уже ему за шестьдесят, пора бы и угомониться, уступить старшинство в роду иным родичам, полным сил. Вот хотя бы и брату своему родному Ярославу, что сидит в Чернигове. Вот оно! Ведь Святослав ехал через Чернигов – и Ярослав ничего не сказал ему о переговорах с Кончаком и о тайном Игоревом походе! Вот на это и упирать теперь! Он, Игорь, тут был князем подчинённым, он не имел права ничего сказать, если старший над ним Ольгович промолчал, – и посол был его, Ярослава, и замысел, мол, его! Гнева Святославова и злобы его соправителя всё одно не избежать, так хоть какая-то теперь появилась возможность оправдаться…

Игорь Святославович ухмыльнулся, выпрямился в седле, подбоченился и выкрикнул в согнутую спину Рагуила:

– Что заскучали, хоробры? Рагуил, песню!

Спина боярина под плащом вздрогнула, Рагуил тут же натянул поводья, выехал на обочину и, напряжённо разевая щербатый рот, проорал:

– Кашлюка, запевай! «Во поле во чистом…»

Знаменитый, давно в хитрых своих трудах поседевший киевский сыщик Хотен незаметно втянул в себя воздух. Да, в его богато обставленной горнице сегодня возник необычный и не сказать чтобы приятный запашок. Струился он, несомненно, от молодого человека, робко присевшего на край резной гостевой скамьи. Приоделся юноша для важного разговора, надел лучшую шубу и шапку покойного отца, вот и смешались запахи молодого разгорячённого тела и старческой унылой кислятины. Шубу можно было бы освежить снегом, да только где тот снег теперь? Вот и жди теперь следующей зимы… Хотя с каких это пор он думает о заботах, пристойных разве что домоправительнице Прилепе? И почему уже во время первой встречи испытал он, Хотен, доброе чувство к этому совершенно чужому для него юноше? Мало ли щеночков человеческой породы, милых и глуповатых, стучат высокими каблуками по бревенчатым киевским мостовым? Боярин киевский откашлялся и важно заговорил:

– Молодой Неудача Добрилович! Две недели назад ты пришел ко мне с подозрением, что твой отец боярин Добрила Яганович (да будет земля ему пухом!) был на войне убит не ворогами-половцами, а подлыми злодеями из своих, киевлян. И пообещал ты щедро меня одарить, если я найду убийцу. Так ли было?

– Именно так, боярин, и было! – высоким рвущимся голосом отвечал юноша, пошарил в рукаве и, не найдя там платка, пальцами смахнул со лба пот. – Я обещал тебе, боярин, лучшего отцовского коня – трёхлетку, игреневого с белыми чулками, породы чужеземной, полуденной. Не томи меня, поведай, что узнал…

Хотен помолчал. Потом нахмурился:

– Думаю, что нет в Русской земле человека, который, подобно мне, сумел бы развязать этот узел. Боюсь, что нет, и прямо не знаю, кто сможет таковыми запутанными делами заниматься, когда я окончательно пойду на покой или помру, – он замолчал, потому что почувствовал, как напряглась за спиною Прилепа: то ли дурносмех в себе таит (любит посмеяться над хвастовством хозяина), то ли недовольство тем, что заговорил о своей смерти. – Я осторожно навёл справки, я переговорил с надёжными свидетелями и обдумал всё, что ты мне рассказал. Теперь я почти разгадал загадку, и…

– Почти? Что значит – почти! – вскричал, невежливо перебив старшего и по чину, и по возрасту молодой Неудача.

– Узнаешь в свой черёд! – незлобиво прикрикнул Хотен и снова помолчал, сосредотачиваясь. – Мне рассказали дружинники твоего отца и, особенно подробно, его оруженосец Узелок, про обстоятельства смерти почтенного Добрилы Ягановича, царствие ему небесное. Ты всё это тоже слышал, однако выслушай и меня сейчас внимательно…

И, принявшись рассказывать, увидел Хотен то, о чём повествовал, столь явственно, будто припоминал им самим виденное, а не картину, восстановленную из показаний свидетелей, а ведь из них всегда кое-кто не прочь и приврать, а другой привирает, сам того не замечая. Хотен в тот поход, прошлогодний, не ходил: киевские полки оставались дома.

На Хороле дело было, почти полный год с тех пор пролетел. Полки великих князей Святослава и Рюрика выступили тогда против половцев. А степняки, Кончаком приведённые, стояли на речке Хороле. Кончак ожидал на переговоры послов от великих князей, которым предложил мир, великими князьями понятый как коварная уловка. По пути от встреченных купцов услышали Рюрик и Святослав известие о местности на Хороле, где купцы видели половцев, и послали туда как передовой полк дружины князей Михаила Романовича, которому служил Добрила Яганович, и Владимира Глебовича. Те в тумане проскочили мимо лощины, где стояло войско Кончака, и оказались на холме в тылу у половецких полчищ, на другом берегу мелкого Хорола. Туман рассеялся, и увидали князья на лугах бесчисленное войско половцев, да ещё с огромными самострелами, стреляющими «греческим огнем», нацеленными, правда, не на них, а на запад, в сторону Киева. Тогда началась обычная перестрелка, и князья Михайло и Владимир, коротко посовещавшись, решили послать по боярину к великим князьям, прося немедленной подмоги. Понятно, почему не одного посла отправили, а каждый своего: боярам, каждый сам-друг с оруженосцем, приходилось скакать на виду у готовых к бою половцев, стоявших ближе полёта стрелы. И, казалось бы, нет в том ничего необычного, что посланец Владимира Глебовича благополучно добрался до великих князей и привёл их на место битвы, а вот отцу Неудачи не повезло. Однако теперь Хотен, обдумав всё им услышанное от участников этих событий, пришел к выводу, что произошло невиданное доселе на Руси преступление.