Государь  - Олег Кожевников Страница 5

Много времени бумажная волокита не заняла, и через десять минут, проводив полковника, я смог уже детально рассказать своему другу обо всех событиях, которые случились в последние сутки. Кац воспринял мой рассказ болезненно, не в том смысле, что ему стало жалко латышей, а в том, что он спокойно сидит тут в Петрограде, а его друг рискует собой и хоть что-то делает для изменения исторического развития России. Мне нрав Каца был хорошо известен, когда он начинал ныть и говорить о своей никчемности – значит, жди какого-нибудь прорыва. Чтобы узнать, какое свершение сделал мой друг, нужно было выслушать его самобичевание, изредка не соглашаясь с тем, что он полное чмо, и тогда Саня сам все расскажет. По крайней мере, так было в той реальности, когда мы работали в НИИ Мозга. Вот и сейчас Кац посокрушался минут десять, а потом начал сравнивать себя с моллюском в раковине и вдруг произнес:

– Ну, получилось синтезировать немного пенициллина, а толку-то? Таким количеством можно сделать одну инъекцию и всё. Этим даже ангину не вылечишь. Как обычно, занимаюсь бестолковой суетой, вместо того чтобы делать по-настоящему большое дело. Понятно же, чтобы получить значимый эффект от применения антибиотиков, их нужно большое количество. А несколько граммов, которые я смогу синтезировать, это комариный укус в тело слона. Время, время и деньги, вот что нужно, чтобы помочь фронту. Кое-какие деньги появились, но времени-то совсем нет. Скоро 1917 год, а чтобы развернуть промышленный синтез пенициллина, нужно как минимум год. А тут еще требуется наладить производство «Катюш» и напалма. Одним словом, чмо я паршивое, не тяну в попаданцы-прогрессоры. Одна надежда на тебя, что все-таки получится взять под контроль корпус и не допустить революций. Знаешь, Михась, совсем не хочется ехать в ссылку в Пермь.

Информация о том, что получилось синтезировать пенициллин, меня огорошила и вдохновила. Это же первая наша реальная победа. Под впечатлением такой новости я воскликнул:

– Да ты что, парень… это ты эпохальные вещи делаешь, а я так, работаю по ситуации. Ничего страшного, что промышленное производство антибиотиков можно будет наладить только через год. Продержимся, Кац! Зато потом можно будет спасти миллионы людей. Да и бабки на этом деле заработаем.

– Как продержимся-то, если все наши начинания буксуют? От Госдумы, считай, поддержки ноль. И это несмотря на то, что Родзянко обещал помогать Комитету по национальной политике. Как только великий князь уехал, все думские деятели забыли о своих обещаниях. Только Гучков хоть как-то помогает финансово.

– А ты что хотел? Сам должен понимать, что сейчас никто из них даже помыслить не может, что самодержавие в России падет. Элита живет своей обычной жизнью и не хочет лишних забот и принятия на себя дополнительных обязательств. Обещать брату императора это одно, а реальные действия другое. Сам знаешь нашу национальную черту – пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Это мы с тобой знаем, что гром грянет и вмажет так, что даже в двадцать первом веке икается. Так что, Саня, нам остается только сжать зубы и делать то, что наметили, а не ныть, что все идет не так, как мы мечтали. Конечно, если хотим выжить, а не попасть под каток революционного молоха.

– Да… Михась, ты точно стал другим, как попал в тело Михаила Александровича! Крепче духом и увереннее в себе! Вот мне все еще непонятно – если великий князь имел подобные черты в своем характере, как он мог допустить сползание России в такую клоаку. Какого черта не принял корону? Ведь Николай II отрекался именно в пользу Михаила. Что же тот забралом щелкал, непонятно?

– Что-что? Европа его развратила! Он-то думал, все произойдет, как там – власть и обязанности возьмут нормальные люди, и он наконец-то сможет стать обычным человеком – гражданином Романовым. Наверное, ему даже в страшном сне не снилось, что его, не имевшего ни малейших притязаний на трон, шлепнут в Перми. Я-то знаю, чем кончилось его благородство и чистоплюйство, поэтому и буду бороться до конца. Хрен меня смогут взять живым чекисты, я их сам вверх ногами повешу. Вот в чем разница между тем Михаилом Александровичем и мной.

После этих слов я почувствовал, что истерика у Каца прошла, и он стал уже с большей уверенностью в своих силах планировать, что нужно сделать, чтобы все-таки начать производство пенициллина в промышленных масштабах. А у меня, наоборот, уверенность в том, что у нас все получится, пропала. Можно сказать, меня скрутила паническая атака, хоть я бодрым голосом и поддакивал Кацу. Весь ворох проблем, которые предстоит решить, разом упал на мою психику. Психика, естественно, начала трещать. Бороться с таким состоянием души было нужно, и я не нашел ничего лучшего, как предложить:

– Ну что, Санек, такое дело, как синтез первого пенициллина в этом мире, нужно обмыть. Так как в современной реальности хрен найдешь институтской амброзии – технического спирта, придется использовать французский коньяк. Давай, парень, коли ты хозяин, мечи закусон на стол, горючее как обычно за мной.

Кац хмыкнул, но ничего не сказал, а молча встал и вышел из кабинета. Конечно, это же не XXI век и холодильника, как тогда в его лаборатории, не было. Зато кухня, по-видимому, в новоявленном комитете уже была, и Кац направился туда за закуской. У меня тоже не было фляжки с техническим спиртом, как в XXI веке, но зато имелся денщик с вещевым мешком. А в этом мешке на всякий случай (если великий князь решит гульнуть) Первухин носил две перемотанные портянками бутылки французского коньяка. И самому денщику я еще не давал команды идти отдыхать, он ожидал меня перед кабинетом Каца. В общем-то, я был намерен ночевать в своем особняке, а у Первухина там была своя каморка. Так что коньяк был вполне доступен, и пока Кац направился обеспечивать поляну закуской, я выглянул в коридор и дал команду Диме достать одну единицу неприкосновенного запаса.

Может быть, чтобы заглушить все сомнения и неуверенность, этого количества спиртного было и мало, но паническая атака панической атакой, а чувство долга оставалось чувством долга. Напиваться в хлам я не имел права – скоро должны были подойти латышские стрелки поручика Берзиньша, и их нужно было размещать. А в хлам пьяные великий князь и его секретарь плохой пример для дисциплинированных латышей. Это я и высказал Кацу, когда мы пропустили по первой рюмке. После второй он опять начал меня тестировать на предмет изменения личности. А после третьей ехидно заявил:

– Да-а… Михась! Смелость, мужество, справедливость – первые признаки алкогольного опьянения.

И после этого мерзко заржал.

И как ни странно, вся моя неуверенность, подавленность и прочие признаки угнетенного состояния прошли. Хотелось рвать и метать, чтобы не допустить сползания моей родины в выгребную яму истории. Прилив энергии требовал выхода, и я вынудил моего друга устроить мне экскурсию по особняку Смольного института. Для стороннего наблюдателя это было бы жуткое зрелище. Да что там сторонний наблюдатель, даже у меня, когда мы вышли в темный коридор, по спине поползли мурашки ужаса. Хотя Смольный институт и имел кое-где лампы накаливания, но в данный момент электричество отсутствовало, и мы направились на эту экскурсию с керосиновой лампой. Я шел и с замиранием сердца представлял, что тут ходили такие монстры, как Ленин или Троцкий. Весь маразм своей затеи я ощутил, когда часы, расположенные во многих кабинетах Смольного, начали практически одновременно бить двенадцать часов. Когда наступила тишина, я воскликнул: