Мы воплотим богов - Девин Мэдсон Страница 51

–Я тебе ничего не должен. Убирайся, жалкое подобие левантийца.

–Да пошел ты со своим превосходством!

Птафа сделал выпад, но Шения держала его, и это дало мне шанс. Не раздумывая, я схватился за саблю и смертоносной дугой рассек его живот, грудь и руку. Брызнула кровь. Клинок выпал из рук Птафы, он сделал шаг и упал на колени, судорожно пытаясь дышать. От потрясения все молчали, но вместо раскаяния я чувствовал только глубокое, злое удовлетворение.

Перехватив рукоять сабли, я посмотрел на них поверх поднятого клинка.

–Еще желающие?

Кассандра

Мы с императрицей сидели возле угасающего костра посреди пустого армейского лагеря. Вокруг все тонуло в глухом молчании, а мы просто сидели, глядя друг на друга. Кайса отстранилась, и я была благодарна ей за уединение, но и злилась из-за того, что она знала, как мне это необходимо.

Мико обмотала руку концом кушака, сняла с углей маленькую керамическую посудину и осторожно разлила ее содержимое в две щербатые чашки. Если судить по ее манерам, мы находились во дворце и пили самый лучший чай, а не сидели посреди брошенного левантийцами лагеря, где еще дымились оставленные костры и виднелось несколько забытых шатров, а перед святилищем лежало безголовое тело.

–Итак.

Грациозным движением императрица взяла пиалу с чаем и подула на пар. Один раз. Второй. Третий. Хана часто делала то же самое.

–Итак,– повторила я, когда она замолчала.– У вас есть… вопросы, ваше величество?

–Множество. Но ты знаешь тот единственный, на который мне нужен ответ.

–Вы хотите узнать про Кой.

–Я хочу знать о матери.

Мне хотелось ей рассказать, чтобы она знала, как отчаянно мать за нее боролась, но так трудно было все это объяснить, словно ком тряпья застрял у меня во рту. Это Хана должна была здесь сидеть. Должна была воссоединиться с дочерью, которой так гордилась. Но здесь только я, крепко держащая осколки того, что оставила мне Хана. Эти осколки заставляли меня чувствовать себя матерью Мико, но для нее они фальшивка, ничто. Маленькая бесполезная повязка на зияющей ране горя.

–Ваша мать…– начала я и опять замолкла, глядя на пар, поднимавшийся над моей нетронутой пиалой. Мой живот был пуст, и его сводило.– Ваша мать была… нездорова.

–Императорская болезнь,– резко сказала она.– Я знаю.

Нетерпение. Напряженность. От моих ответов ей лучше не станет.

Я глубоко вдохнула.

–После… после падения Коя,– осторожно начала я, избегая упоминать о моем участии в произошедшем той ночью,– иеромонах отдал императрицу Хану и меня человеку, называвшему себя Знахарем, в обмен на Септума, седьмого близнеца Лео…

Не перебивая, она дала мне рассказать всю историю, начиная с того дня на поляне, когда нас забрал Знахарь, про эксперименты в его доме в Эсваре и до дня, когда императрица Хана чуть не умерла, узнав, что чилтейцы взяли Мейлян, а ее дочь пропала.

К тому времени как мой рассказ снова вернулся к Кою, где мы подожгли дворец при побеге, чай совершенно остыл. Дальше, про дом Знахаря, а потом про капитана Энеаса и Септума, история пошла легче, я словно излила яд. До сих пор я никому не рассказывала о случившемся: как мы сбежали и после этого вместе с капитаном Энеасом шли в столицу искать Мико, когда нас разыскал Лео. Когда капитан Энеас погиб. И когда тело императрицы Ханы начало угасать.

Мико слушала, пристально глядя, будто через мою историю вознамерилась испытать каждый миг жизни матери. Только это ей и оставалось.

Я старалась говорить ровным голосом, но когда подошла к рассказу о том, как была одна в теле Ханы, когда оно умирало и с ним умирала я, и о том, как она падала в теле Септума… я на целую минуту лишилась способности говорить. С детства я не испытывала такой бури эмоций – будто снова стала маленькой девочкой, умолявшей, чтобы ее не забирали, и клянущейся, что больше никогда не посмотрит на мертвые тела, постарается не слушать их пение, сделает что угодно, если ей позволят остаться. Я так плакала, что, казалось, разорвется грудь, ничего не видела из-за слез, по губам текли сопли. Горе было сильнее меня.

На сей раз я не плакала, только грудь сдавило. Императрица молчала. Мы скорбели вместе, каждая по-своему и без слов. Я не знала, испытывает ли она те же чувства. Могла только догадываться – маска императрицы Мико была еще более непроницаемой, чем у матери, и чем дальше двигался мой рассказ, тем меньше эмоций она показывала. Уходила в себя. Вероятно, испытывала ту же боль, как и я, когда обращалась к темным уголкам своей памяти.

–Она понимала, как подвела вас,– после долгой паузы произнесла я.– Знала, что приняла много неверных решений. И ей нужно было больше времени. Чтобы все исправить. Чтобы помочь. Чтобы увидеть ту женщину, которой вы стали.

Ее каменная маска треснула, и лицо исказила боль. Но спустя мгновение кожа снова разгладилась, и императрица скрылась за маской. Пусть я никогда не сидела на троне, но мне было хорошо знакомо это чувство. Проявить эмоции означало показать миру слабость, которую он использует против тебя. Осуждали за многое. Осуждали за малое. Хана ли научила Мико ограждать себя, или это сделала сама жизнь, но сделала хорошо. Глядя на нее сейчас, никто не сказал бы, что она сломлена.

И я протянула ей руку в знак утешения. Этот жест сочувствия для меня был нов, но я не отдернула руку, несмотря на неловкость.

–Твоя мать любила тебя, Мико,– я посмела обратиться к ней по имени и на миг ощутить, что она моя дочь.– И гордилась тобой. Тем, что ты сядешь на трон, как она обещала твоему отцу.

При упоминании об отце Мико дотронулась до большого лука, который носила за спиной, но ничего не сказала.

–Я уверена, что и он гордился бы тобой.

Мико отвела взгляд. Я немного глупо себя чувствовала с рукой, зависшей в воздухе между нами, но, отбросив неловкость, решила, что предложить важнее, чем быть принятой. Я не убирала руку и больше не говорила, дав Мико возможность справиться с эмоциями.

–Благодарю тебя,– наконец заговорила она, когда горе было тщательно укрыто за маской.

Мне хотелось сказать, что она может поплакать и этого не нужно стыдиться, но то были бы слова матери, а я ей не мать, что бы ни чувствовала.

Я отдернула руку, сомкнув пальцы вокруг пиалы с нетронутым чаем. Боже, я все сейчас отдала бы за капельку Пойла.

Вокруг поднимался ветер, хлопал ставнями брошенной хижины. Звук вернул императрицу из ее мыслей.

–Благодарю,– повторила она.– Один мудрый философ говорил, что завершение и знание необходимы для исцеления, но, боюсь, нет способа выразить мою личную благодарность тебе, скажу только: ярада, что она… была не одна.

Императрица поднялась, оставляя в грязи чай, к которому едва прикоснулась.

–Теперь, после нашего разговора, ты свободна уйти, когда пожелаешь. Вряд ли мы увидимся снова.