На будущий год в Москве - Вячеслав Рыбаков Страница 51

Да потому что такие никогда и никому не помогают, ответил Лёка сам себе. Тем, кого можно взять на отзывчивость, корочек не выдают…

Он подал пограничнику свои бумаги. Мальчишка уставился в них; потом опять на Лёку, потом на Лэя – сличал фотографии. Потом, от усердия шевеля кожей на лбу, принялся изучать подорожную. И ведь это не американцы какие-нибудь, думал Лёка, пристально вглядываясь в простое и совсем не злое, губастое лицо пограничника. Не захватчики немецко-фашистские из гестапо, нет. Свои же пареньки с Валдая оклад отрабатывают… А что им делать, если нет никакой иной работы и кормиться нечем? По всей округе на сто, может, верст никакой иной мало-мальски оплачиваемой работы, кроме как унижать ближних своих – и по крови ближних, и по месту обитания… Спасибо, что в воры не пошел. До чего ж он старается-то! Бдит! От всего сердца…

Разве только в деньгах дело?

А если бы им платили исключительно за доброту и честность? За тягу к знаниям? Ох, представляю, как они кляли бы власть за издевательство над человеческой природой и нарушение прав человека!

А может, и не кляли бы?

Кто и когда это у нас пробовал?

– Все в порядке, – сказал пограничник, возвращая бумаги Лёке и козыряя ему. – Счастливого пути, господин Небошлепов. Счастливо, Леня… – Повернулся к Обиванкину. – Так, господин… э… Обиванкин, – не без напряжения вспомнил он фамилию из Лёкиной подорожной.

Обиванкин с обреченным видом подал ему паспорт и визу. Лоб его искрился от пота. Ученого хотелось немедленно арестовать. На всякий случай. Пограничник опять заекал взглядом вверх-вниз: в документы и на живого Обиванкина, опять в документы – и опять на живого…

Что-то долго, холодея, подумал Лёка; а пограничник отступил на шаг назад, в проход, и позвал: «Колян! А Колян! Подойди-ка…»

Подошел его напарник, и о чем-то они забубнили вполголоса, наклонившись друг к другу, как заговорщики. Напарник с сомнением покачал головой. Первый пограничник потыкал пальцем в паспорт Обиванкина. Опять побубнили. Это длилось еще минуты две. Потом напарник ушел, а первый пограничник, постукивая бумагами Обиванкина себя по ладони, сказал, будто сам себе удивляясь и, во всяком случае, безо всякого удовольствия, даже виновато:

– А вы, господин… господин Обиванкин, вы пройдите с нами.

– Но в чем дело? – охрипнув, возмутился было Обиванкин.

Своим картинным негодованием он только разозлил мальчишку, а тому и так было несладко. Похоже, даже противно от того, что ему приходилось делать. На мальчишеском лице проступило отчаяние.

– Разберемся, господин! – заводя сам себя, рявкнул он. – Р-разберемся!

Нежданно-негаданно подал голос Лэй.

– Да вы что? – от души возмутился сын. – Он же друг бабы Люси! Пап! Она же нас ждет!

У Лёки голова пошла кругом. Лэй ведь не знал правды, Лёка рассказал сыну лишь легенду… Мать честная, да как же выбираться-то? Это тебе не статьи писать, прикрикнул Лёка на себя. Тут надо соображать быстро!

Многое он умел; а вот быстро соображать – ни-ни. Не дал господь.

Но одно Лёка понял мгновенно: если сейчас он отступится от Обиванкина, то сына потеряет навсегда. Явного, при всем честном народе предательства мальчик ему не простит.

И будет прав. Предательства не прощает ни один порядочный человек.

Пусть мальчик ничего не знает – но он знает то, что сказал ему сам Лёка. Потом уже ничего не объяснишь и не залатаешь. Сдать без боя друга бабы Люси погранцам и поехать дальше как ни в чем не бывало – нельзя.

– А собственно, что вас не устроило в документах Ивана Яковлевича? – спросил Лёка, чувствуя на затылке обжигающий взгляд сына и каким-то чудом ухитряясь говорить спокойно и жестко, будто он, господин Небошлепов, был здесь самый главный.

Пограничник почувствовал его тон – и запаниковал. Ему нечего было сказать.

– Пр-ройдемте! – даже чуть взвизгнув от полной растерянности, ответил он.

Лёка поднялся со своего места. Зацепил свою сумку.

– Тогда мы все пойдем, – проговорил он, не повышая голоса. – Это безобразие. Это самоуправство!

У пограничника лицо стало жалобным и обиженным, как у ребенка, с которым взрослый сыграл не по правилам.

– Да сядьте вы, господин Небошлепов, – умоляюще произнес он. – Ну вам-то что… Вы-то куда…

Славный парнишка, подумал вдруг Лёка. Совестливый… Зря я на него бочку катил. Но он не мог отыгрывать назад – не в парнишке было дело.

– Как это «вам-то что»? Вы не можете ответить на простой вопрос: что в документах господина Обиванкина вас не устраивает. И в то же время ссаживаете его с поезда безо всяких причин! Мы едем с ним вместе – и будем разбираться вместе!

Пограничник глубоко вздохнул. Сдвинул на затылок фуражку и тыльной стороной ладони вытер лоб.

– Как хотите… – понуро сказал он. – Вам же хуже… Колян! – крикнул он напарнику. – Заканчивай тут, я повел этих…

И они пошли.

Тяжелая сума, так покамест и не подвергшаяся таможенному досмотру, грузно и подозрительно болталась у Обиванкина на плече.

– Зря вы, господин Небошлепов… – продолжал уныло и безнадежно увещевать пограничник. – Сами потом пожалеете – а поезд уж уйдет. Застрянете на всю ночь. Вы же вполне могли ничего не знать…

– Чего не знать? – вскинулся Лёка.

– Ничего не знать… – беспомощно сказал пограничник. Лэй молчал.

Самое странное, что и Обиванкин молчал. Даже не пытался защищать себя. То, что его ведут, будто взятого с поличным бандита, он, похоже, воспринимал как должное. И то, что Лёка и даже сын Лёки пошли вместе с ним невесть куда и невесть из-за чего, воспринимал как должное тоже.

Они вышли на плохо освещенный пустой перрон. После духоты вагона снаружи было зябко; впрочем, может, это с перепугу. Ощущение было и впрямь жутковатое – темная пустыня и неведомая опасность. И очень уж внезапным был переход: только что ехали себе ехали, дружили, дремали – и вот нате. Безлюдье, чужой край, клацанье сапог и полная неопределенность. И не на кого опереться: рядом лишь впавший в ступор непонятный Обиванкин, то величавый, то требовательный, то жалкий, – и пятнадцатилетний сын.

Пограничник пристроился позади. Будто конвоировал их. А собственно, почему «будто»? Хватит прятать голову в песок – с Обиванкиным что-то неладно, и их действительно просто-напросто конвоируют куда-то… как это у них называется? Пост? Пикет? А ведь он тоже нервничает, почувствовал Лёка. Пограничник-то тоже нервничает. Рука на автомате, отметил он, мельком обернувшись. Он Обиванкина боится! Святые угодники, да во что ж мы с Лэем вляпались?

Ни души не было кругом. Пригородные поезда останавливались поодаль, не здесь; вдали, за переходом, виднелись длинные прямые гирлянды их светящихся квадратных окон. Вечер самоуправно, не предъявляя никаких документов и не подвергаясь досмотру, готовился пересечь границу ночи.