Нить неизбежности - Сергей Станиславович Юрьев Страница 51

— А что, нам и дальше в этом холодильнике торчать? До самого места, да? — поинтересовался Онисим, с трудом ворочая языком.

— Не торчать, а двигаться к желанной цели, — поправил его Ипат, вытаскивая из своего недавнего обиталища две дохи из оленьих шкур и бутылку с зелёной этикеткой «Спирт питьевой». — Давай этим будем греться снаружи, а этим изнутри. А экипаж сюда не скоро сунется — кому охота сопли морозить.

2 октября, 13 ч. 30 мин., 270 морских миль северо-восточнее о. Сето-Мегеро.

Когда до северной оконечности острова лететь осталось не более получаса, Леся поймала себя на том, что чего-то ждёт. О визите гостя, намалевавшего на переборке странный пейзаж, все трое, докладывая о результатах первого рейса Серу-Белорыбу, предпочли умолчать, и теперь Лют-Шаркун и Мал-Туробой старались об этом даже не вспоминать, как о дурном нелепом сне, который может оказаться явью. Леся тоже упорно не признавалась себе самой в том, что ей почему-то хочется вновь увидеть того неуклюжего оборванца. О нём теперь напоминали теперь лишь царапины от титанового скребка, которым штурман торопливо сдирал его мазню, чтобы успеть до посадки в Лос-Гальмаро.

— Дедушка, расскажи-ка нам, несмышлёнышам, как ты богов оживлять собираешься? — спросила Леся-Тополица у волхва, стараясь отвлечься от несвоевременных мыслей. — Заклинание какое скажешь или жертву принесёшь?

— Ага! — с готовностью отозвался старик. — Только не заклинания, а просто слова, какие по чину полагается. Мы ж не колдуны какие-нибудь. И жертва тоже не помешала бы, только вот надо подумать, кого из вас первого поднести Роду на закуску…

— Шутишь! — встрепенулся Мал и с опаской посмотрел на волхва через плечо.

— Ага! Шутю, — тут же согласился тот, надевая с помощью Леси через голову длинный, до пят, балахон из выбеленного льна с красной вышивкой на груди. — Вы, главно дело, тарахтелку свою посадите без ущерба и куда надо, а я уж соображу, чего дальше делать.

— А ну как опоздаем? — не унималась Леся. — Может, не одни мы такие умные. А если, скажем, сиххи какие-нибудь своего бога Вшиву туда уже припёрли? Мы прилетаем, а они там уже вовсю колокольчиками звенят и палочками-вонючками дымят — тогда чего?

— Ну, это ты, девица, брось. У нас вера истинная, а у них — ложная. Вот и весь сказ. — Волхв довольно погладил бороду. — Сомневаться нам ни к чему, иначе толку от нас не будет никакого. И пожертвовать собою ради такого дела тоже бояться нечего — всё едино, хуже, чем здесь, не будет. Жертвуется что — мясо да кости, а дух-то и воспарит, от лишней тяжести опроставшись. Кого Навь обласкает, тому Прах не страшен… Вот смотрите на меня — того гляди окочурюсь, а духом крепок и умом не слаб — а всё потому, что смерти не страшусь. Знаю — нет её. Ни смерти, ни греха, ни страха нет — это всё поповские выдумки, чтоб людей в узде держать. Наши боги своих не оставляют. Мы, дети Рода, — люди вольные, а тело-то, мешок с костями, — чего его жалеть.

— Была бы я такая же костлявая и сморщенная, как ты, дедуля, мне бы тоже не жалко было, — заметила Леся, не отрывая взгляда от приборов. — А пока я себе и здесь нравлюсь — губки пухленькие, щёчки румяные, — она вдруг замолкла, с удивлением глядя на переборку справа от выхода из кабины — на покрытой глубокими царапинами металлической поверхности начало медленно проступать изображение вывернутых наизнанку лиловых гор, над которыми горизонтальной восьмёркой висела перекрученная лента, готовая упасть на идолов, торчащих из фиолетового песка.

— Патрик, эй! — позвала Леся, полагая, что вслед за картиной непременно должен появиться и автор.

— Я те дам — Патрик! — осадил её Лют-Шаркун. — Нас уже радаром щупают, а ей этого проходимца подавай! Всем пристегнуться, сейчас в пике уходим. Потом — на бреющем до берега. Садимся на воду — носом в пляж. Всем понятно? И хватит глазами лупать — лучше помоги пассажиру пристегнуться, а потом к себе в хвост отправляйся.

Художник не явился, и Леся взяла за руку волхва, чтобы препроводить его в кресло второго пилота. Но тот вдруг резким движением вырвался и указал костлявым пальцем на пейзаж, который успел налиться всеми цветами и даже обрёл выборочную объёмность, которой в прошлой жизни за ним не замечалось.

— Вот оно. Сбывается. Радость-то какая! — Волхву было уже не до острова и не до окопавшегося там вольного духа, которого ему следовало приручить. — Прими, Род, владыка времени и продолжения жизни, радость нашу единения с тобою, прими, Даж златокудрый, долю от пищи нашей, и от добычи нашей, и от трудов наших. Прими, Светлая Жива и Тёмная Навь, всю нашу жизнь от рождения до смерти, за вратами которой — иное рождение и иная смерть, — продолжая произносить чин жертвоприношения, он шагнул навстречу Владыкам, продолжавшим неподвижно стоять посреди фиолетовых барханов. Через мгновение он исчез из кабины, а в глубине пейзажа возникла неуклюжая фигурка, идущая навстречу кумирам, по колено проваливаясь в фиолетовый песок, и порывы безмолвного ветра на каждом шагу пытались сорвать с волхва белый балахон.

— Эй, старичок! Назад давай! — призвала его к порядку Леся, но волхв никак не отреагировал на её зов — он уже по пояс провалился в фиолетовый песок, а по горизонтальной восьмёрке, висящей над его головой, пробежала мелкая дрожь — аллегория бесконечности сделала попытку вывернуться наизнанку, под стать холмам, подпирающим бессмысленный горизонт. — Да возвращайся же ты, старый хрыч! — Леся вдруг пожалела, что за все несколько часов полёта так и не поинтересовалась, как волхва зовут. Она хотела было броситься за ним, но почувствовала, что одна мысль о том, что эти тошнотворные формы и цвета вновь станут похожи на реальность и окружат её со всех сторон, внушила ей непреодолимое отвращение.

— Ну, нашёл он время… — тихо возмутился Мал-Туробой и, сорвав со стены огнетушитель, швырнул его о настенную живопись. Но тяжёлая стальная колба не преодолела грани, за которую проник волхв, — она с грохотом отскочила от переборки, и на месте удара краска начала шелушиться, отслаиваться от переборки и разноцветными хлопьями опадать на пол кабины.

— Куда?! — Штурман упал на колени, прижал ладони к погибающему шедевру дезаэкспрессионизма. Но процесс, похоже, уже стал необратимым — изнанка холмов, увенчанная аллегорией бесконечности, вместе с изваяниями Владык и крохотной фигуркой волхва, вздувалась волдырями, покрывалась трещинами, и ошмётки краски, сворачиваясь в стружку, сыпались ему на колени.

— Командир, отбой! — крикнул он в отчаянье и закрыл лицо руками, считая себя виноватым во всём, что только что произошло. — Назад нам надо — за другим волхвом, а то этот кончился.

— Поздно… — выдавил из себя Лют-Шаркун, глядя на лежащие поперёк курса реактивные следы трёх истребителей. — Поздно делать вид, что заблудились. Все по местам — сейчас клевать будем.

Повторного приглашения не потребовалось — штурман и второй пилот плюхнулись в свои кресла и торопливо пристегнули ремни.

— Ну попадись мне этот маляр хренов! Из-под воды гада достану, — со сдержанной злостью заявил Лют, направляя самолёт в глубокое пике.