Тени на Меркурии - Сергей Сухинов Страница 51

Это был комиссар Ларикони, исполнявший танец Розового слона.

Огненный бог Меркурия оказался беспощадным даже к своему преданному солнцепоклоннику.

Пройдя орбиту Марса, космолет «Синее пламя» направился в сторону Юпитера. Два крупнейших астероида — Церера и Паллада находились в это время в афелии, и потому с каждой минутой космолет удалялся от Солнца. Вынужденная посадка на Луне, когда борт корабля покинула часть его экипажа, заняла несколько дней, и теперь приходилось нагонять упущенное время. Саблин дневал и ночевал в кормовом отсеке, наблюдая за работой агрегатов двигательной системы. Солнечный камень, растворенный в обычном химическом топливе, совершал настоящие чудеса, но камеры сгорания, жаровые трубы и система поворотных сопел не могли выдержать таких высоких температур и давлений, и потому бортинженеру пришлось изрядно потрудиться, балансируя на грани допустимого. И тем не менее «Синее пламя» постепенно вышло на маршевый режим, почти в три раза превосходя скорость своих собратьев по дальнему Внеземелью.

Поплавскому, пилотировавшему корабль, тоже пришлось нелегко. Быстро выяснилось, что силовая конструкция космолета не рассчитана на высокие перегрузки и при двукратном превышении их паспортных значений фюзеляж начинает опасно вибрировать, грозя крупными разрушениями. Поэтому пилоту приходилось постоянно работать с Мирзояном и Кориным, выполнявшим роль космонавигаторов.

Наконец все утряслось. Корабль вышел на предельно допустимый для него режим, и Поплавский с видимым облегчением включил автопилот, которому в дальнейшем предстояло отрабатывать заданную траекторию. Расчеты показывали, что в пояс астероидов «Синее пламя» войдет через двое стандартных суток, и потому командир отдал приказ всем отсыпаться, оставив на вахте лишь одного человека. Спасатели разошлись по темным пеналообразным каютам и быстро заснули под могучий храп Асташевского, который беспробудно спал еще с момента взлета с Луны.

Часов через десять все, кроме Саблина (он продолжал спать, утомленный до невозможности), собрались в уютной кают-компании. Асташевский, как всегда, нахально занял единственный диван, который оказался для него явно маловат. Остальные уселись в креслах. Перед ними на стене блестел бесчисленными огоньками широкий экран. Приглядевшись, можно было легко обнаружить, что некоторые огоньки заметно перемещались — это были крупные астероиды.

После долгой напряженной паузы первым заговорил Поплавский.

— Полет до Цереры продолжится еще дней десять, поскольку этот астероид находится в глубине пояса, почти посредине между Марсом и Юпитером. Времени у нас предостаточно, чтобы все обдумать и обсудить. Но сначала я хочу спросить вас, братцы, — а кто-нибудь знает хоть что-то о колонистах Цереры?

Спасатели переглянулись.

— Кажется, я слышал о какой-то Новой Утопии… — нерешительно произнес Мирзоян. — Но толком ничего не знаю. А ты, Вадим?

Асташевский, полулежащий на диване, словно шах, развел могучими руками.

— Знаю, что на Церере поселились какие-то то ли сумасшедшие, то ли ненормальные, — сообщил он. — Или наоборот.

Марта и Корин промолчали — они не могли похвастаться даже такой «исчерпывающей» информацией.

— Прекрасно, — усмехнулся Поплавский. — Земные и внеземные СМИ, как я вижу, постарались на славу. Замолчать такой грандиозный эксперимент — это надо уметь. Надеюсь, хотя бы имя Андрея Селивестрова вам известно?

— А как же, — заметно оживился Асташевский. — «Рерих XXI века» — так его, кажется, называли?

— Точно, — кивнул Поплавский. — Философ, художник, ученый, путешественник — словом, очень колоритная фигура. Мы познакомились лет шесть назад на Марсе. Кстати, Игорь, он был одним из ближайших друзей Литвинова.

— Да, конечно, я помню! — ответил Корин. — Когда-то в молодости это была неразлучная троица: Литвинов, Стельмах и Селивестров. У последнего было даже какое-то странное прозвище… вспомнил — капитан Грант. Кажется, он заработал на своих картинах огромное состояние и все потратил на научные исследования. Его идея фикс — создание колонии в космосе, где люди очистятся от врожденного греха и дадут начало новому виду хомо сапиенс. Так?

— Очень приблизительно, но не так уж далеко от истины, — согласился Поплавский. — Интересно, а как относился к идеям Селивестрова Литвинов?

Корин пожал плечами.

— Да мы и говорили на эту тему всего пару раз, — признался он. — Если в двух словах, то Литвинов недоумевал и восхищался одновременно. Называл блаженным идеалистом, но считан, что без таких людей человечество быстро одичает, а то и вовсе оскотинится. Он говорил, что Грант — человек идеи, а себя и Стельмаха относил к людям дела. Вот и все, что я знаю.

Поплавский молча кивнул. Он обвел друзей задумчивым взглядом, пожевывая губы, словно не зная, с чего начать.

— Был, знаете ли, давний и знаменитый спор между Львом Толстым и Ильей Мечниковым. Великий писатель считал, что человек создан Господом, а следовательно, изначально совершенен и лишь сам себя испортил неверным образом жизни. Он ратовал за гармоничный образ жизни, когда человек ежедневно восемь часов должен заниматься простым физическим трудом, и лишь четыре — умственным: читать Библию, заниматься нравственным самосовершенствованием. К наукам же, особенно фундаментальным, Толстой относился с подозрением и называл ученых тунеядцами.

А вот биолог Мечников смотрел на эту проблему совсем иначе. Он полагал, что человек — существо, которое унаследовало от животных некоторые черты организации, ставшие источником его несчастий.

— Ты имеешь в виду всякие там рудиментарные органы, вроде аппендикса? — с иронией прервала Марта. — Этот взгляд давно устарел. Наоборот, доказано, что органы всякие нужны, органы всякие важны. Например, тот же аппендикс играет немалую роль в иммунной системе организма, — это я тебе говорю как бывший астробиолог. Хотя в чем-то Мечников был прав, человек устроен несовершенно. Скажем, он чересчур резко реагирует на боль, даже когда нет никакой угрозы для жизни, а вот любой яд выпьет и не поморщится.

— Вот, вот! — многозначительно поднял палец Поплавский. — О том и речь. Человек несовершенен, писал Мечников, и для подлинно нравственного его поведения одного физического труда и чтения Библии мало. Нужно перестроить биологическую природу, что и будет сделано в будущем. Правда, особых рецептов для этой предстоящей переделки Мечников не предложил. Но намекнул, что собака, быть может, зарыта в механизме естественного отбора. Мол, для животных — это основной двигатель эволюции, а в человеческом обществе роль естественного отбора падает. Рано или поздно придется прибегнуть к искусственному отбору, что станет критическим и самым трудным периодом в истории человечества.