Вожделеющее семя - Энтони Берджесс Страница 52

— Он закрыл это место большим пальцем, — ответил Тристрам.

— А я не умею читать, — проговорил молодой толстяк.

— Ну, это уж ваша проблема, не так ли? — заметил сержант. — Ничего, читать вас научат.

— Это абсурд, — проговорила серая леди. — Это совершеннейший скандал и бесчестье. Я сейчас же вернусь туда и отдам им их грязные деньги и скажу им в глаза все, что я о них думаю!

— В аккурат то, что надо! — восхищенно проговорил сержант. — Так и вижу, как вы в канцелярии объясняете дамочкам, откуда ноги растут. Вы нам очень подойдете, очень! Из вас получится то, что называется «настоящий старый боевой топор»!

— Позор! — выпалила леди «старый боевой топор» и бросилась к двери.

— Что сделано, то сделано, — философически произнес сержант. — Что написано пером, того не вырубишь топором. Честно или нечестно — но вас подловили. И потом — двенадцать месяцев, это не так уж и долго, правда ведь? Меня они уговорили подписаться на семь лет. Я тогда был натуральный «чайник». Дурачок, — перевел он Тристраму. — Хотя, между нами говоря, — доверительно обратился сержант к присутствующим, — если вы доброволец, то у вас гораздо больше шансов на продвижение по службе. Ага, вот она и завелась! — проговорил он и стал прислушиваться.

Из столовой явственно доносился голос серой женщины.

— Во дает! Молодец! — одобрительно проговорил сержант.

Затем он вернулся к своей теме.

— Капитан Тейлор говорит, что скоро будет введена Всеобщая Воинская Повинность. И волонтер окажется в совершенно отличном от любого призывника положении. Это уж как пить дать.

Тристрам захохотал. В дверном проеме стоял стул, и он опустился на него, изнемогая от смеха.

— Рядовой Фокс! — смеясь сквозь слезы, проговорил Тристрам.

— Вот и молодец! — одобрительно сказал сержант. — Вот это настоящий армейский дух! Улыбайтесь, всем советую. Лучше улыбаться, чем наоборот. Итак, — подводил итоги сержант, стоя в положении «вольно» и кивками приветствуя вновь прибывающих бродяг, — вы теперь служите в армии. Отныне вы должны мужественно переносить все тяготы армейской жизни. — Тристрам продолжал смеяться. — Вот как он.

Ицли-пицли-бу-бу-бу! — сказал Дерек Фокс сначала одному из смеющихся и пускающих пузыри малышей, а потом другому. — Бу-бу-бу, гу-гу-гу! — побубукал Дерек сначала своему маленькому тезке, а затем, щепетильно с теми же звуками и выражением, маленькому Тристраму. Он всегда и все делал со скрупулезной справедливостью, это могли засвидетельствовать его подчиненные в Министерстве плодовитости. Даже Лузли, пониженный в звании настолько, насколько позволяла его чиновная должность, вряд ли мог кричать о несправедливости, хотя он теперь и пытался доказать, что Дерек — гомосексуалист.

— У-тю-тю-тю-тю! — сюсюкал Дерек, поочередно делая близнецам «козу». Братья, сидя в своем загончике, пускали пузыри, словно две рыбешки, и, ухватившись за прутья пухлыми ручонками, непрерывно приседали. Маленький Тристрам громко повторял, как заклинание: «Да! Да! Да!» — Да, — проговорил Дерек серьезно, — у нас должно быть больше, гораздо больше детей.

— Чтобы их забрали в армию и застрелили? — спросила Беатриса-Джоанна. — Это невозможно.

— О, это же…

Дерек, сцепив руки за спиной, прошелся по гостиной, словно по капитанскому мостику. Потом он допил свой кофе. Гостиная была просторной; да и все комнаты этой выходящей окнами на море квартиры были просторными. Теперь для людей калибра Дерека хватало места, так же как и для их жен, псевдожен и детей.

— Каждый должен испытать свою судьбу, — проговорил Дерек. — И каждая — тоже. Вот почему у нас должно быть больше детей.

— Чушь! — ответила на рассуждения Дерека Беатриса— Джоанна, раскинувшаяся на диванчике с толстой ворсистой обивкой цвета бордо. Диванчик был футов восьми длиной. Беатриса-Джоанна листала последний номер «Шика», журнала мод, который сплошь состоял из картинок. Турнюры, отметили ее глаза, рекомендовались Парижем для ношения днем; смелые декольте были de rigeur [12]вечером; гонконгские чонсамы были призваны возбуждать похоть своими четырьмя разрезами… Секс. Война и секс. Младенцы и пули.

— В былые времена мне бы сказали, что я превысила свою норму, — задумчиво проговорила Беатриса-Джоанна. — А теперь твое Министерство укоряет меня в том, что я не выполняю план. С ума сойти.

— Когда мы поженимся, по-настоящему поженимся, я имею в виду, ты, может быть, станешь относиться к этому по-другому.

Он обошел диванчик и поцеловал Беатрису-Джоанну сзади в шею, золотившуюся нежным пушком под слабыми лучами солнца. Один из близнецов, возможно маленький Тристрам, как бы в качестве юмористического звукового сопровождения, «пукнул» губами во время поцелуя.

— Тогда, — игриво продолжал Дерек, — я смогу по— настоящему начать говорить о супружеских обязанностях жены.

— Сколько еще осталось?

— Около шести месяцев. Тогда будет полных два года с тех пор, как ты видела его в последний раз.

Дерек снова поцеловал ее прелестную шею.

— Это установленный законом промежуток времени для пребывающих в бегах от семьи.

— Я все время думаю о нем, — призналась Беатриса— Джоанна. — Я ничего не могу с этим поделать. Два дня назад я видела сон. Я видела Тристрама совершенно ясно. Он шел по улице и звал меня…

— Сны ничего не значат!

— И я все думаю о том, что сказал Шонни. Что он видел его. В Престоне.

— … как раз перед тем, как беднягу посадили в психушку!

— Бедный, бедный Шонни!

Беатриса-Джоанна бросила на близнецов взгляд, полный безумного обожания.

После потери детей и отступничества от своего Бога мозги у Шонни повернулись; теперь он распевал речитативом длиннейшие литургии собственного сочинения в одиночной палате госпиталя «Уинвик» под Уоррингтоном, что в графстве Ланкашир, и пытался жевать «святые покровы» с казенной кровати.

— Я не могу не думать об этом. Мне кажется, что Тристрам везде бродит, по всей стране, и ищет меня.

— Имелись пути и средства решения проблем, — проговорил Дерек. — Было ли это нравственным поступком бросить вас — тебя и двоих детей! — на произвол судьбы? Я уже говорил и теперь повторяю снова, что наиболее милосердно — считать Тристрама давно погибшим и съеденным. С Тристрамом покончено, всё! Теперь есть ты и я.

И будущее.

Склонившись над ней, он улыбался улыбкой уверенного в себе человека. Ухоженный и гладкий, Дерек, казалось, олицетворял собой это будущее.

— О Боже! — произнес он вдруг без всякого волнения. — Время!

Часы на противоположной стене кротко напомнили ему о времени. Они представляли из себя стилизованное золотое солнце, пламенеющие лучи которого расходились в разные стороны наподобие торчащих пучков волос.