Все разумные - Павел Амнуэль Страница 55

Она прожила жизнь менее чем за год. Почти стократное ускорение — максимальное среди известных значение в случае синдрома Вернера.

Филипп записал файлы, вышел из Интернета, и сразу зазвонил телефон. Поднимать трубку не хотелось, ему нужно было подумать, перечитать записанное, но телефон звонил, и пришлось ответить хотя бы для того, чтобы заставить аппарат замолчать.

— Ну ты горазд трепаться! — Господи, только Раисы сейчас не хватало. — Я к тебе второй час прорываюсь.

— Извини, — прервал Фил. — У меня совершенно нет времени.

— У тебя никогда нет времени, утром ты работаешь, днем на лекциях, вечером тебя невозможно застать.

— Рая, ты могла бы короче…

— Короче некуда! Я абсолютно не представляю, что делать, ну просто абсолютно! Антипов сказал, что Максим интроверт и ему нужно особое воспитание, у него талант, который необходимо срочно развивать. А Талызин утверждает, что Максимку нужно непременно отправить в детский санаторий, потому что мальчик на грани срыва…

Кто такой Антипов и какой еще Талызин? Когда Рая научится выражаться определенно? И почему она вообще спрашивает об этом бывшего мужа, если не разрешает общаться с сыном даже по телефону под предлогом того, что Фил оказывает на Максимку вредное влияние? Почему сейчас, наконец? Фил не готов был думать на эту тему.

— Я не готов думать об этом, — сказал он и вызвал ответный шквальный удар, пришлось положить трубку на стол, но все равно было слышно, как Рая на том конце провода излагала свои соображения по поводу бывшего мужа и его гнусного характера, и что все проблемы воспитания лежат на ней, слабой женщине…

— Извини, — сказал Фил, поднеся трубку к уху после того, как Рая замолчала, удивленная, видимо, отсутствием реакции, — я подумаю и перезвоню тебе.

— Когда? — не умея связно излагать мысли, она требовала, однако, полной ясности от других.

— Завтра в девять, — сказал Фил.

После разговоров с Раей Фил обычно на некоторое время утрачивал способность что бы то ни было соображать. Сейчас он не мог себе этого позволить, но и переключиться на мысли о Лизе тоже не смог сразу. Допустим, Канович прав (конечно, прав, в отличие от Фила он — специалист), и сердце Лизы постарело на десятки лет… за какое время? Если принять, как в случае, описанном в докладе Блеквуда, стократное ускорение биологических процессов, то хотя бы в течение двух-трех месяцев Лиза непременно должна была испытывать неудобства и даже боль в груди. Лиза не жаловалась на недомогания. И еще. Фил вспомнил. Полтора месяца назад Лиза проходила полный курс амбулаторного обследования — ей прислали бумагу из поликлиники, напомнили о том, что хотя бы раз в году каждый здоровый человек должен… И Лиза пошла — она об этом не рассказывала в подробностях, Фил не спрашивал, в конце концов, это интимное дело, но если бы что-то оказалось не в порядке, она не сумела бы это скрыть. Разве что по женской части. Значит, полтора месяца назад все было нормально.

Сколько же времени продолжался процесс? Это было важно, это было сейчас самое важное, что нужно знать. Месяц? Неделю?

А может быть — всего час?

— Опять вы? — удивился Канович, увидев Филиппа у дверей восьмого корпуса.

— Хотел вас спросить кое о чем, — сказал Фил. — Извините.

Канович пожал плечами и сделал приглашающий жест. Так они и дошли до кабинета — Канович впереди, Фил следом. Сели — патологоанатом за стол, гость на стул, который начал под ним медленно разваливаться.

— Спокойно, — предупредил Канович. — Главное — не раскачивать лодку. Вы меня понимаете?

Конечно. Лодку никогда не нужно раскачивать, если, конечно, не хочешь пойти ко дну.

— Вы говорили о том, что случай с Лизой Мартыновой уникален с медицинской точки зрения, — начал Филипп, и по искре, мелькнувшей в глазах Кановича, понял, что тот, конечно, отметил изменения в лексиконе. «Уникальный медицинский случай», а не «Господи, она была такая молодая». Значит, можно говорить, а не успокаивать.

— Я прочитал сегодня кое-что из медицинской литературы и хочу спросить. Сколько времени продолжалась болезнь? Месяц? Три? Год?

— Ну что вы, какой месяц! Если сравнить с известными случаями… Дни, скорее даже часы. Да, я бы сказал, что речь идет о часах.

— За несколько часов здоровая молодая ткань состарилась на десятки лет?

— Удивительно, да? Но это ведь не обычный процесс старения, это как взрыв, ткань меняет структуру быстро, иначе трудно объяснить степень локализации и такой резкий градиент перехода от пораженных клеток к здоровым. Для синдрома Вернера очень нетипично. Если вы кое-что прочитали, то обратили, вероятно, внимание: старению обычно подвергается весь организм. У Мартыновой возникло локальное новообразование — формально это не рак, но физически… Результат тот же.

— Несколько часов, — повторил Фил.

— Именно. Разумеется, образцы тканей, взятые из пораженных органов, будут тщательно исследованы, — сказал Канович. — Пожалуй, через месяц, а если повезет, то раньше, я смогу точно ответить на вопрос о длительности процесса.

Месяц — слишком долго. Нельзя ждать, когда Канович скажет что-то более определенное. Придется делать выводы из того, что есть.

— Спасибо, — сказал Филипп и встал. Патологоанатом продолжал сидеть в прежней позе — наклонившись над столом и подперев голову ладонью.

— Скажите, молодой человек, — проговорил Канович, глядя не на посетителя, а поверх его головы, — что это вам пришло в голову? Вы задали мне три вопроса: о скорости процесса, о его пространственной локализации и о том, мог ли процесс быть вызван направленным внешним воздействием. Вы решили, что смерть Мартыновой была насильственной?

Нельзя было сформулировать точнее.

— А вы на моем месте думали бы иначе? — спросил Фил. — Все в порядке, и вдруг через полчаса — нет человека…

— Бросьте эти мысли, — Канович перевел наконец взгляд на гостя и закончил фразу, — нет в наши дни такого яда, чтобы вызвать в организме процесс, убивший Елизавету Олеговну. К тому же, если даже такой яд и существует, то ведь вы были последним, кто проводил время с Мартыновой.

— Да, — сказал Фил. — Вот я и думаю: не я ли стал причиной ее смерти?

Когда он вошел, все уже собрались. Кронин сидел во главе стола в своей инвалидной коляске — увидев Фила, он пробормотал слова соболезнования, которые слились в не очень понятную фразу, не имевшую реального смысла.

Миша Бессонов поднялся с дивана — это было его любимое место, — быстрым движением прижал Фила к себе, отстранил, посмотрел в глаза и молча отошел. Мужское сочувствие. Или формальное сожаление о произошедшем?

Эдик сидел за компьютером, он обернулся, коротко поздоровался, спросил:

— Ты был на похоронах?