По следу саламандры - Александр Бирюков Страница 56

Он едва остановился у невысокого парапета на вершине скалы. Слева и справа — глухие стены домов без единого выступа. Спереди — пустота и простор… А сзади — истерически визжащий безумец, который подпрыгивает, врезается в Флая и…

И они летят вниз!

В какой–то миг Флай даже испугался.

Вообще–то Лена не очень поняла, как это они не разбились… Но чуть позже, когда она уже могла что–то понимать или не понимать.

А в тот знаменательный миг она просто запуталась в веренице ощущений.

Прыгнув на вероломного похитителя плащей, она:

а) пребольно ударилась о мускулистое сухое тело врага, словно о столб,

б) почувствовала, что они падают вместе, но как–то странно, не наземь, а переваливаясь через что–то эдаким кувырком,

в) с замиранием сердца увидела поверх капюшона, укрывавшего голову неприятеля, город в огнях…

г) с ужасом поняла, что видит город с высоты птичьего полета и что не может дышать,

д) почувствовала невесомость, услышала свист ветра, удивилась, что падение никак не заканчивается, и поняла, что оно закончится не скоро…

Ну а прежде чем осознать, что падение ничем хорошим закончиться не может, и по–настоящему испугаться, она ощутила, как похититель верхней одежды вывернулся из ее рук, обернул ее всю пресловутым плащом (и дался ей этот чертов плащ!), заграбастал в объятия могучими руками…

Потом был рывок, будто раскрылся парашют, и всю ее, все тело насквозь, до самых печенок пронзил трепет. Такой, что аж зубы заныли.

Потом ее поставили на ноги.

Когда Лена открыла глаза, она увидела, как высокий похититель запахивается в ее плащ, словно демонстративно заявляя этим жестом, что победил в честном поединке и от своего трофея не откажется, хоть обревись!

За его спиной возвышалась скала, уходящая в небо.

— Это мы оттуда, что ли, сверзились? — еще не придя в себя, но уже пытаясь увязывать несовместимые факты, спросила она.

Незнакомец проследил за ее взглядом и кивнул.

— А это как? — вполне резонно поинтересовалась она, уже догадываясь, что ответа не будет.

Некоторое время Флай смотрел на нее сверху вниз. Долго. Оценивающе…

А потом сделал то, о чем у святых и ангелов часто и безуспешно просят верующие, — явил чудо. Он скинул плащ и с треском развернул исполинские крылья.

Даже в полутемном проулке под скалой эти невероятные крылья чудовищной стрекозы выглядели… У Лены родилось одно не вполне уместное слово, для того чтобы описать, как это выглядело. Но слово было одно и нам ничего не остается, как согласиться именно с такой формулировкой: «Это выглядело — окончательно…»

Лена оказалась во власти самого сильного романтического переживания из всех, что выпадали на долю этой впечатлительной натуры. Впрочем, она, как мы уже знаем, не склонна заниматься анализом своих эмоций, благодаря чему они и не теряют свежести.

В каждом бриллианте, из которых состояли крылья, отражалось все звездное небо.

* * *

История Хайда с двойником началась жуткой дождливой ночью. И вот теперь такой же ночью она заканчивалась.

Тогда он скитался во тьме и безысходности, решившись свести счеты с жизнью. Теперь, пройдя долгий путь и свершив круг, миновав смерть и зиму в сердце, он начинал новую жизнь.

Он все же свел счеты с жизнью. Хикс Хайд — человек умер. Он убил его — задушил собственными руками.

Он создал из себя человека, материализовал его и заставил жить человеческой жизнью. Потом выделил свою человеческую ипостась в виде двойника и прикончил, когда эта часть его сути стала слишком досаждать ему.

Теперь он вновь стал тем, кем должен был быть всегда — изгоем среди людей.

Сама мысль о том, что человека по имени Хикс Хайд более не существует, наполняла все существо фейери гибельным восторгом, с которым можно сравнить по интенсивности переживания только полет.

О да!

И теперь, не обращая внимания на стремительно промокающую одежду, он шел припортовыми кварталами славного города… Как его бишь?

Не важно. Все припортовые кварталы похожи.

Старуха и письмена, оттиснутые с огамического камня друидов, появились вовремя. Без них он мог бы еще долго скитаться во тьме и пустоте своей души…

А теперь все встало на свои места. Припортовые кварталы похожи. И дождливые ночи похожи. И точка начала кольцевого пути похожа на точку его окончания, ибо, если круг замкнулся, то все это — одна и та же точка.

Как одна луна — это одиннадцать лун, а одиннадцать миров — один мир.

Жизнь состоялась, прошла и закончилась. Он красиво подвел черту.

Подрезал кромочку…

И должен начать новую жизнь…

Смерть его тоже должна была стать актом искусства. И стала таковым!

Он вновь шел по улице, у которой не было названия, проезжей части и тротуаров, черепаховая спина брусчатки, свинцово светившаяся под фонарями, бугрилась у ног.

Фонари на скрипучих проволоках, протянутых меж домами, светили уныло и зябко в ореолах из нитей дождя. Славная, знакомая, просто родная, кошмарная дождливая ночь.

Массивные колонны, поддерживавшие навесы для остановки экипажей перед фасадами, выглядели подпорками. Чтобы не промокнуть совсем, он начал перемещаться быстрыми перебежками между этими навесами.

Со стороны это, верно, выглядело диковато и подозрительно. Впрочем, он уже промок, да и навесы эти были редки.

Он думал, что людям стоило бы вовсе загородиться от неба, тем более что от неба им нет никакого прока, а крыша над головою — самое почитаемое их достижение.

Да, вовсе укрыться. Или зарыться в норы — вот как следует жить людям.

Но не фейери! Их удел — полет. Однако…

Его потянуло в подземелья, к запаху прокисшей калиновки и жареного мяса каракатиц с укропом. Он спустился в подвал…

Это было нужно для того, чтобы ощутить ту самую точку начала и конца его человеческого пути.

В дверях он обернулся и окинул взглядом мир дождя и ветра, с пьяными фонарями, скрипящими вывесками и хороводом теней.

Остался удовлетворен.

Медленно, как проснувшийся от тяжкого сна, он спустился по ступеням и вошел в сумрак зала.

Хотя он никогда еще не бывал здесь, ни прежде, ни этой ночью (он вообще, кажется, не бывал в этом городе), все выглядело воспоминанием, кадром из прошлого. Хайд открыл дверь в таверну.

Но вошел в таверну уже не Хайд.

Фейери, которому еще предстояло вспомнить свои подлинные имена, заново привыкнуть к ним и придумать себе псевдоним для обихода…

Вывеска над входом (в этот раз он внимательно ее рассмотрел) была будто бы старой и слегка облупившейся. Это придавало заведению некоторую основательность и уют. Но в действительности она была совсем свеженькой, просто стилизованной под ветхую.