Французский палач - Крис Хамфрис Страница 57

— Да воцарится зло!

— Зло! — разнеслось громовое эхо.

Еще семь сутан были сброшены, и монахи, оказавшиеся в таком же виде, как и их господин, начали собирать расставленные у стен предметы. Приготовившись, они встали кругом у котла. Обнаженная фигура их повелительницы стояла в центре, Чибо — справа от нее. Только девушка, окаменевшая от страха у алтаря, фон Золинген в черных доспехах, бесчувственный Авраам и испуганный Фуггер остались вне круга.

Круг начал медленно двигаться против часовой стрелки, встречь движению солнца. Когда обнаженная женщина снова оказалась напротив алтаря, она подняла над котлом мешок, перевязанный бечевкой. Там что-то крутилось и извивалось в жарких испарениях котла. Не обращая внимания на отчаянные рывки, женщина оставила мешок на месте и начала следующий круг, заклиная:

Жаба и гриб, под которым сидела,

Башка летучей мыши, отрезана от тела…

И с этими словами жрица бросила мешок в котел.

Мешок заискрился и вспыхнул, а его содержимое забилось и закричало, погружаясь в кипящую жидкость. В этот момент все подхватили:

Зелье дьявола, кипи!

К тебе взываем, Тот: приди!

В центре круга оказался следующий участник, щекастый монах с большой тонзурой. Бросая свой сверток, он воскликнул:

Белена, красавка, болиголов, паслен,

Опиум, несите нам не Богом данный сон!

И снова все хором произнесли:

Зелье дьявола, кипи!

К тебе взываем, Тот: приди!

Следующий занял место предыдущего, прочел заклинание и бросил свою ношу:

Мужская суть — мандрагоры корень,

Веер куртизанки, чумной саван черный!

Снова хор — и еще один куплет, который произнесли уже быстрее:

Жало гадюки, клык от тигра,

Потроха волчицы, что волчат не родила!

Круг ускорил движение. Вонь, поднимавшаяся от котла, в котором смешались животные и растения, обладающие магической силой, была пронзительной: от едкого дыма у Фуггера слезились глаза и текло из носа. Вращающиеся фигуры вызвали у него тошноту, и он уронил голову, стараясь не слушать, не слушать — и действительно сумел не услышать всего. Но когда зазвучал знакомый бархатистый голос, Фуггер невольно вновь открылся заклинанию.

Кровь дитяти, отнятого силой,

Освященная земля из свежей могилы…

Дьявольский хоровод вращался настолько стремительно, что его участники начали издавать крики страха и возбуждения. При последних словах Чибо, когда в котел полетел ком пропитанной кровью земли, поднялся общий вой. Казалось, что последний повтор произнес один голос:

Зелье дьявола, кипи!

К тебе взываем, Тот: приди!

В этот момент из котла вырвался огромный язык пламени. Хоровод резко остановился, его участники попадали на пол. Один обезумевший монах налетел на безмолвную фигуру в черных доспехах и отскочил, как мячик. Фуггер снова спрятал голову, когда на него упал другой монах.

Только один человек продолжал двигаться, высыпая на пол окрашенный песок, ложившийся широким кругом. Затем он поспешно заполнил круг изображением пятиконечной звезды. Внутри пентаграммы кровавым песком он вывел слова: «Етимирп олет».

Из бархатного мешочка вытряхнули нечто. Оно упало в центре начертанной песком звезды, на слова, написанные в обратном порядке.

— Етимирп олет! — крикнул архиепископ Сиенский. — Тело примите!

И, воззрившись на шестипалую руку Анны Болейн, участники шабаша начали призывать мертвеца.

* * *

Высоко над ними, но уже глубоко под землей, в бесконечно темном туннеле происходило какое-то движение. Местами вентиляционное отверстие было настолько узким, что слепое существо утыкалось лицом в землю. Оно отталкивалось носками ног и царапало землю пальцами одной руки, стараясь не выпустить из другой шерстяную нить, уходящую в бесконечную темноту.

Дважды Бекк приходилось выпускать нить, потому что без помощи обеих рук невозможно было протиснуться сквозь узкое отверстие. Один раз, когда она некоторое время карабкалась вверх, нить порвалась — как раз у разветвления туннеля. Испуганно шаря в кромешной тьме, Бекк все же отыскала нитку. После этого она уже не выпускала ее из рук, двигаясь пусть медленнее, но увереннее.

Воздуха не хватало, он был полон сернистых испарений. Бекк кашляла, задыхалась, выплевывала попавшую в рот грязь, но упорно спускалась все ниже. Время уходило, теряя при этом всякий смысл. Остались только темнота, изгибы камня и глины и изредка встречавшиеся полости, когда над головой появлялось свободное пространство и можно было ненадолго выпрямиться и расправить усталые мышцы. А потом нить снова упрямо уводила в узкий лаз, и Бекк засовывала туда голову и возобновляла трудный спуск.

Чтобы спастись от ужаса, который постоянно грозил поглотить ее, она начала разговаривать вслух. Сначала это были детские стишки, обрывки псалмов, Песнь песней. Постепенно слова приспособились к ее окружению, словно вся ее жизнь прошла в этой тесноте, сливаясь с землей и глиной, едким воздухом и теми вещами, которые она захватила с собой. Ее судьба висела на конце красной нити.

— Господи, пусть я ползу долиной смертной, оружие я сжимаю в моей руке, не убоюсь зла. Пусть я вдыхаю ядовитый воздух, я сильна. Нож и камень, праща и веревка. Идти по следу, куда бы ни вел он. К моему отцу. К моему отцу. К отцу.

Туннель немного расширился, и, приподняв голову, Бекк вдохнула нечто новое, полное сладости и тлена. Это заставило ее ощутить прилив острого, яростного голода — ив то же время ее затошнило, словно этот голод можно было утолить только чем-то гадким и неестественным. Она снова глубоко вздохнула, чувствуя одновременно влечение и отвращение. А потом что-то ударило ее в лицо. Какое-то тело. Оно натолкнулось на нее, отскочило, а потом перебежало на ее плечо, взобралось на него, спрыгнуло. Тут Бекк вскрикнула и зарылась лицом в грязь. Волна за волной мохнатые тельца, большие и маленькие, пробегали по ее макушке и через ее тело. Крошечные лапки царапали ей спину, стучали по ее ногам. Их были сотни, тысячи.

Ей показалось, что это продолжалось целую вечность, — но потом они исчезли. Она осмелилась поднять голову, набрать полную грудь отвратительного воздуха, возблагодарить благого Бога за то, что они встретились ей здесь, а не десятью шагами раньше, где она протискивалась сквозь самое узкое место. Затем Бекк снова взяла в руку нитку и поползла вперед сквозь тошнотворно-сладкий воздух, навстречу тому ужасу, от которого бежали даже крысы.

* * *

Внутри калейдоскопа красок был калейдоскоп звуков. Крики, невнятные мольбы, маниакальный смех, который внезапно обрывался, сменяясь отчаянными рыданиями. Хриплое дыхание похотливой и ненасытной плоти, возгласы плотского восторга, крики мучительного насилия, молитвы, произнесенные как проклятья, и проклятья — как молитвы. Бесконечность желания, продление сладкой и ужасной боли.