Техно-Корп. Свободный Токио - Виталий Вавикин Страница 57

Разговоры о мире не нравились Макото. Он услышал, как его сравнили с охранниками Ван Паттена, и теперь представлял, как сражается с ними, расчленяет их тела. «Вот это жизнь», – думал Макото. А политика, бизнес… Они были чем-то нереальным, пафосным и сложным до неприличия. Настолько сложным, что ему хотелось обнажить свой наномеч и отсечь голову всем, кто не позволяет ему стать тем, кем он хочет стать, всем, кто сдерживает его ярость, его жажду крови, подсылая ночами молодых гейш и превращая его поиски схватки в шутку. Нет, здесь не было чести – в политике, в бизнесе. Честь была только в открытом бою. Глаза в глаза.

По дороге в Токио Макото попытался объяснить Итиро, что ему нужно. Ведь Итиро был другом его отца, а значит, мог понять и помочь. Макото простил ему шутку, которую сингиин отпустил, когда его телохранитель ворвался в комнату отеля, решив, что они попали в ловушку. «Итиро сказал не то, что думал, – решил Макото. – Итиро сказал то, что хотел услышать Ван Паттен».

– Но я не политик, я убийца, – сказал он Итиро. – Я не учился бизнесу, я учился убивать. Как мой отец.

Сингиин клана Гокудо кивнул. Он все понимал, но…

– Ты слишком хорош для простых заданий, – сказал Итиро. – Клан взращивает таких, как ты и твой друг Коджи, для особенных миссий, которые не сможет выполнить обычный убийца. Вы идеальны. Вы лучшие из того, что у нас есть. Поэтому ты сейчас со мной. Поэтому к тебе обратится сам оябун, когда придет время…

«Когда придет время», – Макото лелеял эти слова, обожествлял.

«Когда придет время», – говорил он себе, ложась спать.

«Когда придет время», – говорил он себе просыпаясь.

Его друг Коджи – такой же молодой и с той же жаждой крови – рассказал, что присутствовал на встрече представителей клана с политиком Севера по имени Яков Юст.

– Политика и бизнес, – с отвращением скривился Коджи.

Да, вот это Макото мог понять. С замиранием сердца он принял новость, что после того, как клан Гокудо не смог найти согласия с представителями Севера, с Яковом Юстом начал сотрудничать клан Тэкия. Намечалась война. А война могла утолить жажду крови. Весь мир превратился в пустыню, по которой идешь в поисках оазиса, умирая от жажды. Жажды крови.

– Слышал, оябун отсек своей дочери еще одну кисть, – сказал как-то раз Коджи.

– Кодекс чести, – пожал плечами Макото.

Ему не было жаль Шайори. Ее поступки позорили клан. А отсеченная кисть – это достойное наказание за проступок. Макото не знал, но именно в тот момент Шайори завязала отношения с якудзой клана Тэкия по имени Семъяза. Она устала бояться, что очередной любовник, узнав о том, кто ее отец, сбежит. Семъяза бы не сбежал. Якудзы не сбегают.

– Слышал, что у нее есть нейронная татуировка любви, – сказал Коджи, который, к удивлению Макото, проявлял к судьбе Шайори нездоровый интерес.

– Я слышал, что она делала себе нейронную татуировку бунта и непокорности, но отец отвел ее в больницу, и ей вырезали модуль, оставив уродливый шрам… А нейронная татуировка любви… Зачем она?

– Говорят, обостряет чувства, – сказал Коджи.

– У меня есть нейронная татуировка слежения. Вот она обостряет чувства, помогает найти жертву…

– Я говорю не о тех чувствах. Это когда мужчина и женщина вместе. Если активировать модуль любви, то…

– Ах, ты об этом… – Макото передернул плечами, вспоминая молодую гейшу, которую послал ему Итиро, когда они встречались с заокеанским политиком.

Отвращение было сильным и волнительным. А волнение мешало в схватке, когда ты должен думать только о смерти, искать смерть – свою, врагов.

– Говорят, где-то маленькой смертью называют оргазм, – сказал Коджи.

– Однажды я мог убить гейшу. Не знаю, как ей удалось увернуться, но еще мгновение – и мой наномеч расчленил бы ее надвое.

– Это уже не маленькая смерть! – улыбнулся Коджи.

– Зато много крови, – сказал Макото. – Как ты думаешь, есть шанс, что оябун отправит нас убить якудзу из клана Тэкия, с которым встречается его дочь?

– Уже не из Тэкия, – сказал Коджи. – Клан отрекся от него.

– Из-за Шайори?

– Из-за политики. Силовики потребовали расплаты, и клан выдал им Семъязу… – Коджи нахмурился. – А потом он, кажется, прошел курс нейронной коррекции в «Тиктонике».

– То есть исправился?

– Да.

– Как якудза мог исправиться?

– Не знаю. Обычно убийцам просто стирают память, потому что система признает их безнадежными, а здесь… Может быть, коррекционные тюрьмы усовершенствовали систему исправления?

– Или Семъяза был ненастоящим якудзой, и клан правильно сделал, что отрекся от него.

– Да. Пожалуй, второе более верно.

Тогда они еще не знали, но не пройдет и недели, как оябун Мисору вызовет их к себе и даст первое задание – убить Семъязу, который проходит реабилитацию после коррекционного курса в «Тиктонике», и вернуть Шайори.

– Как думаешь, что на этот раз оябун отсечет своей дочери? – спросил Коджи, когда они покидали Токио.

– Голову, – не раздумывая ответил Макото. – Таков кодекс чести.

– Да, – Коджи тяжело вздохнул. – Жаль. Она была ничего.

– Кто?

– Шайори.

Макото смерил друга тяжелым взглядом, затем убедил себя, что это была неудачная шутка. Одна из того множества неудачных шуток, коими пестрела речь Коджи.

– Когда-нибудь твои шутки тебя погубят, – сказал Макото.

Тогда они еще не могли знать, но его слова окажутся провидческими. Первое серьезное задание, которое получил Коджи, окажется для него последним. Они проникнут в реабилитационный центр «Тиктоники» и примут решение разделиться. Коджи отправится за Шайори, Макото за Семъязой. Они зальют больничные коридоры кровью дюжин силовиков, но Коджи остановят интеллектуальные пули начальника тюрьмы, а бывший якудза и Шайори успеют скрыться прежде, чем Макото доберется до них.

«Провал! Какой провал!» – думает Макото, покидая реабилитационный центр «Тиктоники». Нет, такой позор не искупить обрядом юбидзумэ – хоть отруби себе все пальцы и преподнеси их главе клана. В первые часы Макото всерьез думает о том, чтобы совершить сэппуку. Но что изменит его смерть? Избавит от позора? Нет. Вернет Шайори? Нет. И уж тем более не заберет жизнь Семъязы. «Чтобы смыть позор, нужно исправить провал», – решает Макото. Он посвятит свою жизнь поискам. Он превратится в карающий меч своего клана. Станет призраком, тенью, идущей по пятам за беглецами, где бы они ни были, куда бы ни бежали. Он станет временем, от которого невозможно скрыться. Они будут вспоминать о нем каждый раз, когда смотрят на часы. Они будут чувствовать его дыхание даже во сне. Потому что время вечно. И время дотянется до каждого из нас, сдавит горло юной рукой младенца с лицом старика и будет смотреть в глаза, следя за тем, как остатки жизни покидают наше тело. От времени не скрыться никому. И ему не нужно спешить. Оно вечно, в отличие от нас. Оно – начало и конец.