Ошибка "2012". Мизер вчерную - Феликс Разумовский Страница 58

Кто такой О'Нил — шпион, провокатор, маньяк, конкурент? Не знаю, да, собственно, и знать не хочу. Доподлинно мне известно одно: это гениальный математик, без которого мои исследования зашли бы в тупик. Поэтому я был вынужден его терпеть.

Итак, теперь, когда вы читаете эти строки, лишь два человека на всей планете в полной мере представляют себе истинные перспективы нашей работы. Один из них вы, мой дорогой друг, другой же — хитрое рыжее существо, называющее себя профессором О'Нилом. И очень может быть, что оно захочет остаться в одиночестве. Поэтому, сэр, я призываю вас к предельной осторожности. Почаще оглядывайтесь и держитесь по обстоятельствам от О'Нила как можно дальше. Что касается меня — я прибег к военной хитрости, словно Кромвель при Данбаре [139], и вложил в пакет с завещанием заведомо ложные расчёты, постаравшись при этом, чтобы ошибку было непросто заметить. Да-да, дорогой друг, эта толстая пачка испещрённых формулами листов годится только заворачивать дохлую рыбу. Истинные же результаты исследований надёжно укрыты в подземелье моего замка, в Камере Плачущего Привидения. Чтобы открыть тайник, нужно забрать ключ, который находится на месте одного из кирпичей в кладке западной стены. Ряд по горизонтали подскажет третий член второго уравнения матрицы, ряд по вертикали — второй. А дальше, дорогой коллега, всё зависит от вас. Впрочем, в ваших способностях, энергии и порядочности я нимало не сомневаюсь. Итак, опасайтесь О'Нила, полагайтесь на Доктороу, уповайте на случай и верьте только себе. Храни вас Бог.

Искренне ваш Эндрю Макгирс».

Закончив читать, Наливайко ещё какое-то время держал письмо в руках, хмуря брови и делая вид, будто с усилием разбирает английский. Замки, тайники, привидения… А ему, профессору Наливайко, похоже, досталась роль подсадной утки. Или живца. Который, ко всему прочему, слишком много знает. Что действительно у О’Нила в башке? Может, он действительно маньяк, сумасшедший или шпион? Со всеми вытекающими? Будто мало того, что где-то рядом рвутся вакуумные бомбы, вовсю гуляет смерть и остаётся лишь цепляться за честное слово Краева, пообещавшего, что до утра их не тронут.

«Господи, и какого хрена меня понесло в науку? — Наливайко тяжело вздохнул, продолжая разглядывать рукописные строки. — Ведь камээса по „тяжёлой“ сделал играючи, в классике и в боксе был не последним. Вот оно, горе от ума… — Василий Петрович незаметно покосился на О'Нила. — А может, Краева на него натравить? Или Мгиви? Пусть бы у него в мозгах покопались. А Шерхан пока от Тамары лучше пусть далеко не отходит…»

Снова якобы сосредоточился на тексте и вдруг с грустной насмешкой подумал, что, сделайся он спортивным наставником, сейчас небось тщился бы решить препоганую допинговую проблему и ругался бы про себя: «Дёрнула же нелёгкая пойти в спорт, ведь хорошо же учился, сейчас мог бы уже докторскую дописывать…»

Говорят, нынче всё делается в Китае. Даже отставки некоторых должностных лиц [140]. Мы привыкли ругать ширпотреб китайского производства, но иногда попадаются и очень пристойные вещи. Может, дело зависит от того, болела ли в тот момент коленка у дядюшки Ли, на которой он клепал означенное устройство, а может, Китай постепенно движется от количества к качеству? Не в пример некоторым державам, которые задумываются о нанотехнологиях, не умея обеспечить своих жителей качественными ножовками и молотками…

Как бы то ни было, у Фраермана в палатке очень многое было китайского изготовления, а Матвей Иосифович не покупал абы что. Раскладные стулья были удобны и прочны, антимоскитная сетка — надёжна и очень легка, а лампа, работавшая от маленького генератора, ярко освещала пластмассовый столик.

— Олег Петрович, взгляните, — начал без предисловий Фраерман. Вытащил из планшетки и осторожно развернул карту. — Как вам? Особенно вот это? — И указал пальцем на отметку «Терм.». — Что скажете?

Краев отреагировал совершенно не так, как можно было ожидать.

— Умели фрицы карты печатать… — рассеянно кивнул он и… закрыл глаза. Потом привстал и, словно слепой, читающий по системе Брайля [141], принялся водить над картой рукой.

Едва его средний палец оказался против отметки «Терм.», как всю кисть пронзила боль, словно от короткой, толстой и очень колючей иголки, которой исторгают из пальца капельку крови для анализа. По телу прокатилась упругая горячая волна. Когда она добралась до пальцев ног, краски мира утратили яркость, глаза подёрнула мутная пелена. Сгустилась, стала совершенно непроницаемой и затем начала таять, всё быстрее и быстрее. Краев будто влетел в очень плотное облако и вот-вот должен был выскочить с другой стороны. Что ему предстояло увидеть? Древние башни, стены времён Арктиды [142], подобие Стонхенджа? Каким он окажется, терминал?..

Его ждало в какой-то мере разочарование.

Перед ним расстилался вполне обычный болотный разлив. Всю экзотику составлял айсберг, белой сахарной головой торчавший из непроглядной торфяной глади. Краев обратил внимание, что на белой поверхности не было заметно никаких следов торфа, словно айсберг составляла совсем другая вода. Из иного времени и пространства. Или вообще не вода…

По разливу тугими ватными клочьями растекался туман, словно из коробки сухого льда, лежащего на тележке мороженщицы. Огромная глыба таяла прямо на глазах, утрачивая монолитность. То тут, то там лёд начинал крошиться, и на волю вырывались какие-то шары. То зелёные, то оранжевые, размером с теннисный мяч. Влажно поблёскивая боками, они отрывались от айсберга, освобождённо взмывали и, подгоняемые чем-то, что навряд ли можно было назвать ветром, неспешно, как бы даже с достоинством, исчезали вдали. Если Краев ещё не ослеп, в их передвижениях чувствовалась собственная воля. А ещё не подлежало сомнению, что здесь неотвратимо высвобождалось нечто отталкивающее и опасное, нечто такое, на что человеку трудно было смотреть без инстинктивного желания уничтожить. Точно на разбегающихся скорпионов, на кишащих в воде червей, готовых внедриться в плоть. Вот зелёный шар куда-то полетел, вот ещё один, вот ещё, вот оранжевый, вот…