Зло побеждает зло - Павел Дмитриев Страница 58

Она спала у меня на коленях. Пробивающиеся сквозь листья берез лучи заката удивительным образом высветлили каштановые пряди ее волос, от этого они казались пепельно-белыми.

Совсем как у Марты.

Бережно, боясь лишний раз потревожить, я донес девушку до стожка, сметанного селянами из свежего сена. Сам зарылся рядом. Восхитительный дух, вид совсем как в кино, да только отчаянно колется высушенная трава. Где теперь наши волосяные с пупочками наматрасники, мелкоперые беременные подушечки, миловидные думочки да льняные простыни? Все, все вылетело в дым!

В следующее мгновение я уснул.

Москва, июль 1930, (первый день с р.н.м.)

Проснулся от боли — любое шевеление впивалось ножом в шею. Солнце стояло часах на девяти, зверски и одновременно хотелось пить, есть и по нужде. А еще — никто не прижимался к моему боку и не дышал в ухо!

— Сашенька! Ты где? — позвал я свою спасительницу.

Ответа не было. От впадения в панику меня спас огромный, свернутый в кулек лист лопуха, доверху набитый отборной земляникой. Так вкусно не бросают!

Быстро решив вопрос с гигиеной и жаждой, я запустил пальцы в кучку ягод. Надеюсь, Александра не примет их алый сок на моих руках за кровь. Там и сам не заметил, как опять задремал.

Ненадолго. Бережный толчок в плечо не заставил себя долго ждать.

— Вставай, лежебока!

— Проси что хочешь, о моя богиня! — я с улыбкой протянул руки для объятий. — Навеки и отныне, я твой смиренный раб.

Однако Александра неожиданно вывернулась, ее лицо, только что простое и милое, подернулось серой паутиной неприятных мыслей. Демонстративно топнула ножкой:

— Хочу знать правду про тебя. Всю! Сейчас же! И ради всех святых, не пытайся меня опять обмануть!

Сопротивляться не было ни сил, ни желания. Напротив, я ухватился за требование как утопающий за соломинку. Совсем скоро девушка узнает про убитых прохожих, и тут очень кстати окажутся главы про "тридцать седьмой" и "сорок первый". Поэтому ни секунды не мешкая надорвал зашитый карман, вытащил из него телефон. Аккуратно скатал с корпуса латекс презерватива, загрузил, мотнул учебник истории СССР на нужную страницу. С плеча рубанул словами в ответ на немой вопрос:

— Я родился в 1991 году, последнем, когда существовал СССР.

— Слава Богу, ты не пророк, — почему-то обрадовалась Саша, без всякого удивления и трепета беря в руки артефакт. — Просто знаешь будущее.

— Уже нет, — тяжело вздохнул я. — Читай, эта штука типа книги. Спрашивай, если что непонятно.

Обратно в Москву мы отправились, когда солнце склонилось за полдень. Болтали бы о будущем мире дольше, да голод не тетка, погнал к цивилизации. До выяснения личности Блюмкина риск нашего опознания в трехмиллионном городе я расценивал как ничтожный — листья прячут в лесу, людей — среди толпы. По-настоящему опасно столкнуться разве что с соседями-погорельцами, поэтому пошли не как обычно, через поселок Текстильщиков, но сделали крюк в сторону Люблино. А там, немного поплутав в запущенных кварталах старых избушек и новых бараков, по недавно подновленному мостику перебрались на другой берег Москвы-реки.

Хаос дореволюционных мануфактурных заборов [189] стиснул единственную избитую дорогу, но прежде чем я успел обеспокоиться отсутствием всякого маневра, жидкий поток пешеходов и крестьянских телег выплеснул нас на площадь перед фабричными воротами. В центре, окруженная плотной толпой, стояла странная, сколоченная из свежего теса конструкция. Думал кого-то собираются вешать, но оказалось — всего лишь трибуна "стихийного" митинга под лозунгом "Ударным трудом отомстим убийцам, выполним пятилетку в 4 года".

Кривоватые буквы верхней строки лоснились непросохшей краской. Низенький мужичок в линялой гимнастерке, корчась от ненависти и натуги, рвал бранные слова из собственной глотки скрюченной ладонью. Другая, громадная на костлявом запястье, угрожающе загребала воздух высоко над головой. Больше дешевое лицедейство, нежели мистерия, однако магия пронзительно-скрипучего голоса действовала на удивление безотказно. Казалось невозможным через минуту не поверить в звериную сущность врагов, а через две — не взбеситься самому.

Прямо на моих глазах совершенно нормальный, веселый парень вдруг замедлил шаг, прислушался, сжал кулаки и, захваченный гипнотическим магнитом, втянулся в клокочущую злобой массу. Через несколько мгновений его глаза остекленели, рот исказила всеобщая судорога ненависти.

— Хорошо хоть к станку зовут, а не винтовки раздают, — пустил я шпильку в Сашино ушко.

— Не дай Бог! — лицо девушки посерело. — Ты не видел, как было в восемнадцатом!

Пока мы бочком и краем обходили сборище — перехватил "Труд". Думал раздают бесплатно, раз на митинге, но шалишь! Наоборот, по двойной цене, не иначе вышла надбавка за перерасход импортной типографской краски на широкую траурную рамку. Вдвойне обидно, проку чуть, информация вчерашняя. Весь объем — рассказы депутатов съезда о героическом жизненном пути безвинных жертв вперемешку с клятвами жестоко покарать подлых убийц.

Дополнительное расстройство — еще и крупную купюру умудрился засветить перед наводчиком-газетчиком. Лишь "случайная" демонстрация пистолета за поясом остановила агрессивную ватажку шаромыг. Хотя знай они, сколько у нас с собой денег — не спас бы и пулемет. Не случайно жители благополучных Кузьминок избегают соваться на "фабричную" сторону московских окраин.

Окончательно отстали от нас только в Черемушках. Местные аборигены охотно подсказали тропинку в обход выставленных на границе с Белокаменной милицейских постов… натоптанную чуть не сильнее официальной дороги. А там наконец-то подоспела услада уставших ног: невесть каким ветром занесенный на окраину извозчик. Благообразный дедок с бородкой Миколы Чудотворца охотно подкинул нас до ближайшего торгового пятачка, завсегдатаям которого, казалось, не было ни малейшего дела до "самых падших, самых последних, самых презренных, самых растленных из убийц". [190]

Первым делом мы купили хлеба, молока и неожиданно вкусные сметанники. От сомнительной кулебяки с картошкой и затолокой [191] я отказался наотрез. Фабричную колбасу найти не удалось, зато дородная тетка с усталыми глазами продала несколько прокопченных до состояния кирпича кусков буженины. Седой как лунь чиновник, одетый в пенсне, снабдил мою спутницу недурными харьковскими ирисками. Торгующий довоенным английским шевиотом и парфюмерией "Коти" парень откуда-то притащил нож, изящный Fiskars в кожаных ножнах, и дюжину годных для браунинга патронов. Жить стало лучше и веселее.