Короли рая - Ричард Нелл Страница 59

Через месяц после того, как она оставила хладный труп Миши на полу его фермы, кровотечение застало ее в стоге сена. Она как раз была в дороге и ночевала голодная в фермерском сарае, получив меньше помощи и милосердия, чем надеялась; ее лицо все еще было распухшим от швов и болевшим от ножа. Проснувшись, она запаниковала при виде крови, думая, что рана вновь открылась. Затем она почувствовала боль в животе и влагу меж бедер, и к утру новое ощущение утратило всю свою магию. Теперь оно воспринималось лишь как оскорбление – напоминание о трагедии. Миша умер, не узнав плотской любви, не получив священный дар своей матроны. И все это время избалованные дочки Орхуса спали с незнакомцами.

–Куда мы идем?– Джучи слабо потянула Далу за рукав, и она поняла: они миновали дорогу, ближайшую к дому. Подруга шла за нею полквартала, прежде чем заговорить, хотя наверняка прекрасно знала, что путь неверный.

Дала подавила вздох.

–Можно пройти через Восточные врата.

Она провела здесь три месяца и уже достаточно хорошо знала город вокруг подворья, но в темноте все выглядело иначе. Старшие учителя не поощряли передвижения или общение с городскими, а также не позволяли воспитанницам снимать шали или платья, которые их отличали. Но, учитывая повседневные хлопоты, молебны и уроки, все равно у Далы имелось мало времени на такие вещи.

У большинства учениц были тети, сестры или бабушки в Ордене и живущие неподалеку семьи – они могли похвастаться богатством и родословными, которые можно было проследить на тысячу лет назад, и ежедневно жаловались на заточение. Все, кроме Далы. Но ведь ее мать с отцом были нищими Южными фермерами без роду и племени, и, насколько ей было известно или небезразлично, они оба похоронены в земле.

Сожжены, напомнила она себе, на Севере мертвых сжигают.

Так или иначе, ей некуда было идти, не по ком скучать и не с кем видеться. У нее был акцент, над которым смеялись местные: слова слегка искажались небрежными гласными. Она знала об истории мира и писаниях Гальдры меньше, чем все остальные девочки, и часто испытывала тревогу, когда они болтали о высшем обществе, политике матрон и других темах Орхуса, которые она не понимала. Что бы они сказали, гадала она, если бы узнали, что я и читать-то не умею?

За спиной ее обзывали деревенщиной, шрамолицей, язычницей-замарашкой, ханжой. Она пропускала все это мимо ушей – во всяком случае пыталась. Я дважды сталкивалась со смертью, говорила она себе в тишине, когда ела одна, не отрывая глаз от тарелки, мне не страшны пустые слова юных девчонок.

А вообще смерть грозила ей сотни раз, если считать каждый день зимы в мерзлой пустоши ее детства. Свернувшись клубком вместе с братьями, сестрами и псами у очага, она часто молилась богине, прося избавить от жестокой стужи, способной погубить их всех. Собирая жуков с распускающихся листьев картофеля, она знала, что, если год будет неурожайным, она и остальные умрут с голоду.

Но зима и семья, речь и буквы – не единственное, что отличало Далу от остальных.

Не в пример другим девочкам она умела разделывать животных – чем, как она узнала, не стоило хвастаться в Орхусе. Она знала, как сажать и собирать урожай, зашивать порванную ткань, готовить, убирать – в общем, вкалывать целый день без отдыха. На ее поджарых руках и ногах изгибались мышцы, в то время как другие девчонки были гладкими, их лица, груди и задницы округлялись здоровой полнотой, вызывая ненависть и зависть.

Дала могла выполнять поручения воспитателей касаемо черной работы в два раза быстрее и добросовестнее остальных девиц, пробиваясь в грязные углы своей метлой вместо того, чтобы держать ее как змею, опускаясь на четвереньки, чтобы драить деревянные половицы вместо того, чтобы елозить по ним тряпкой, брезгливо зажатой в кончиках пальцев… Но этот дар не сослужил ей службу, не завоевал уважения или похвалы, проявившись лишь как еще один признак ее непохожести и бедности.

Ее мысли притормозили, когда замаячили Восточные врата ученического подворья. Они были построены в форме кольца минимум втрое выше человеческого роста, высеченные из камня и забранные железной решеткой, хотя Дала не понимала зачем. И они наверняка стоили бешеных денег.

Как всегда, на страже стояли двое мужчин, одетые в крашенные черным цветом куртки Гальдрийских воинов. Они получали жалованье имуществом и местной торговлей вместо серебра и, в отличие от слуг вождей, одевались и вооружались однообразно: короткие копья и мечи, которые держали в руках или ножнах одинаковым образом, а под шерстяными плащами были кожаный доспех или кольчуга; даже их коротко стриженные волосы, усы и бородки клинышком выглядели одинаково, будто все они родичи.

Этим вечером на страже был их суроволицый предводитель, капитан Вачир. Глянув на заходящее солнце будто в знак неодобрения, он постучал кулаком по решетке, и та, жутко проскрежетав по каменным плитам, открылась.

Приблизившись, Дала кивнула ему, и он изогнул уголок рта и вежливо опустил глаза.

–Зачем ты это делаешь?– прошептала Джучи, как только они вошли.– Если видели другие девочки…

«Если видели другие девочки, что с того?»– едва не сплюнула Дала, раздраженная тем, как плохо думают воспитанницы о своих защитниках. Они называли их «полумужики», «побитые псы» или еще хуже, и Дала прикусывала язык, чтобы не сказать: «Псы, охраняющие вас, пока вы спите».

Гальдрийские воины не имели вождей, которые одаривали бы их наградами или благосклонностью. Они не сражались в поединках, так как драться с ними считалось еретичеством, и потому не пользовались особой честью или шансами, а женщины, которые их Избирали, всегда были бедны.

Дала и Джучи вошли через Восточную арку, ведущую мимо стен общих спален, в кольцо. Строители расположили узкие проходы под углом, дабы охранники и публика не могли заглядывать внутрь – дабы, предполагала она, мужчины не соблазнялись таким количеством юной плоти.

Казалось, три месяца трудов цепями сковали лодыжки и плечи Далы, а теперь, с приближением сна, подступило изнеможение. Она молилась, чтобы ее спальные принадлежности не украли или не испортили, чтобы ее парадное платье оставалось надежно спрятанным под вещами Джучи, куда она его положила. Затем у нее перехватило дыхание, и она замерла как вкопанная.

В кольце обнаружился сущий кавардак. Грязное нижнее белье, измельченные и раскиданные овощи, немытые чашки и тарелки валялись на траве, и даже с яблонь свисала стираная одежда, словно кто-то забросил ее так высоко, как только мог дотянуться.

–Сестра.

Дала обернулась и увидела Табайю – «матриархичку», как ее прозвали в группе. Она встала с ближайшего плетеного кресла; несколько ее подручных, как всегда, были при ней, бездельничая, как будто давно поджидали. На их лицах расплылись ухмылки.

Дала встала на кирпичный внешний круг, окаймлявший траву, Джучи, вытаращив глаза – рядом с ней; усталость смыло холодным потом неминуемой каторги.

Табайя нахмурила подведенные брови и поджала крашеные губы.