Лихое время. "Жизнь за Царя" - Евгений Шалашов Страница 59

Котов еще прошлым летом прикупил в Устюжне с дюжину двугривенных пушек. Помнится, взял потому, что просили смешные деньги – по пять рублев да тридцать копеек с дула. Сторговал по два двадцать, а литейщики и тому рады. Ну, они-то рады, а он расстроился – пушки-то добрые, только не крепостные, а полевые. Со стены из таких бить – так проще ядра руками кидать, порох не надо тратить. Ну, вот, получается, не зря деньги платил.

– Пошли наверх, воевода, – потянул мастер Котова за рукав, словно мальчишка. – Посмотришь, какая красота кругом.

– Сходи, пузцо растряси. Брюхо наел, ровно баба беременная, – усмехнулся Яков, усаживаясь на ступеньку.

– Че врешь-то? – озадаченно пощупал живот воевода. – Ну, есть жирок, так немного…

Довольный холоп расхохотался, а Котов, вместо того чтобы рассердиться, только вздохнул:

– Дождешься ты батогов…

– Ладно-ладно, шевели мостолыгами, тряси мясцо, – улыбнулся холоп во всю пасть, устраиваясь поудобней. – Я тебя тут покараулю. На х… я ноги буду бить?

Злиться на Якова было так же глупо, как плевать против ветра или закрываться от дождя веником. Без мата, как без хлеба, старик и дня не проживет. Еще ладно, что не распускал язык при чужих людях. Ну, Брягин не в счет – мастер вряд ли слышал то, что не касалось крепостных стен.

Широкая снизу, башня сужалась ввысь, словно шелом. Не поленившись, Александр Яковлевич поднялся на самый верх, до смотровой площадки. Брягин шел следом и нетерпеливо дышал в затылок. Чувствовалось, пропусти его вперед, поскачет через ступеньки, ровно козел!

– Будь здрав, боярин! – весело поприветствовал воеводу плотник, что ладил над площадкой крышу-венец.

– И тебе того же, – кивнул воевода и, недовольно отряхнув с кафтана стружку, сыпавшуюся сверху, приказал: – Помешкай чуток.

Воевода, потрогав перила и убедившись в надежности, облокотился и посмотрел вдаль. Красота! Прямо перед ним раскинулась Рыбная слобода. Ну, какая ж теперь слобода? Город! Ярославля поменьше, но Устюжне, не говоря уж о Пошехонске с Угличем, не уступит. За деревянной стеной приладился посад. («Так пойдет, новую стену придется делать – то-то Брягин обрадуется!») А дальше, насколько хватало глаз – бесконечные леса, покрывшиеся свежей зеленью, поля и извилистая лента матушки-Волги!

– Це призадумался-то, боярин? Смотри, вниз не нае…нись! Долго тебя отскрябать придетьси, – донеслось сверху.

На краюшке кровли, будто и не было высоты в двадцать сажень, стоял плотник и весело скалил зубы. Ишь, стервец! Такого хамства даже Яков не позволил бы!

– Ты откуда будешь? – поинтересовался Котов. – Новгородец, что ли?

– Не, боярин, цереповский я. Из села Федосьева.

– А говор у тебя, как у новгородца. Милка – це, да милка – це, осерцяла ты на це!! – передразнил Котов новгородское «цоканье».

– Так ить, боярин, в Цереповесь с Новгороду пращура маво исцо при старом Грозном [22]переселили. А говор-то остался.

– И говор остался и гонор новгородский никуда не делся, – усмехнулся Александр Яковлевич. – Слышь, церепанин, а если тебе плетей всыпать?

– Нельзя мне плетей, – сказал плотник со значением. – Сельце наше к Воскресенской обители принадлежит, а мы, стал быть, монастырские будем. А монастырь наш – самого патриарха Всея Руси вотцина. Плетями меня токмо архимандрит может отходить.

– Да хоть бы ты сам монахом был, – фыркнул воевода, начиная сердиться. – До патриарха далеко, а я тут, рядышком. И на архимандрита не погляжу! Прикажу, разложат посередке бревна, всыпят ума в задние врата, чтобы с воеводой непочтительно не говорил, а потом велю взашей гнать, на Череповесь твою… Тимофей, – обернулся Котов к мастеру, который украдкой показывал кулак мужику. – Это что же ты невежд развел? Гнать!

– Прости, боярин, – испуганно сказал мужик. – Не со зла я, а так, сдуру ляпнул! Вели пороть, не вели гнать!

– Не серчай, Лександр Яковлич. Прикажу – выпорют дурака. Только гнать не вели, пригодится. Плотник-то уж больно добрый! – заступился Брягин.

– Добрый, говоришь… – задумчиво сказал Котов, обводя взглядом караульную площадку, и еще раз осмотрел резные перила: – Он балясины-то делал?

– Он самый, – подтвердил Брягин, повеселев. Знал, что воевода дельных людей привечает и может простить им то, чего не простил бы другим.

– Хорошо сделал, – задумчиво изрек воевода. – Ладно, хрен с ним. Эй, церепанин, – задрав голову вверх, крикнул Котов. – За непочтительность отработаешь. Бесплатно! Придешь ко мне во двор, спросишь Якова и скажешь, что воевода приказал тебе новые балясины на крыльце ставить. Понял?

– Понял, как не понять, – вздохнул плотник. В общем-то, был не совсем дурак и понимал, что дешево отделался.

– Плохо сделаешь, шкуру спущу! – пригрозил воевода и, немного подумав, изрек: – Баско – награжу!

– Нице, боярин, – сразу же повеселел плотник. – Луцце меня во всем Пошехонье и Белозерье плотника не найдешь!

– А чего, дома для плотника работы нет? – заинтересовался боярин. – Слышал, что на Череповеси что-то строят – не то крепость, не то еще что-то.

– Да работы-то прорва, токмо мне такая работа не по нутру, – грустно сказал плотник. – На Цереповеси, на самой горке, пан Казимир усадьбу ставит, с башнями да стенами, ровно острог.

– Это где Воскресенский монастырь стоит? – нахмурился воевода, хаживавший по Шексне в Белое озеро и помнивший маленький монастырь. Обитель, как он слышал, поляки сжигали раза два, но оставшиеся в живых иноки снова отстраивали и церкви, и кельи.

– Так монастырь-то опять сожгли, – сказал плотник, спускаясь вниз. Поклонившись, «церепанин» печально сообщил: – Пан Казимир приказал все келии сжечь, старых монахов выгнать, а молодых, кто не разбежался, холопами сделал. И Федосьево своей вотчиной объявил, и другие села, цто раньше монастырю принадлежали. Поперву хотел усадьбу из камня делать, да где же у нас столько камня-то добыть? Велел бревна возить. Плотников приказал согнать. Ну, мне тошно стало, да услыхал, цто в Рыбной слободе плотники нужны, сюда и подался.

– С семьей приехал? – поинтересовался воевода.

Если с семьей – это хорошо! Плотник, хоть и болтун, но мастер добрый. Если с семьей – осядет!

– Не, баба с детишками дома осталась, – сообщил мужик. – Заработаю серебришка, обратно вернусь. Негоже родину-то покидать. Хватит прадеда, цто из Новогорода ушел, хоть и не по своей воле. Я на Цереповеси родился, там и жить буду. Токма не хоцу на панов работать! Дождуся, пока пана Казимира кто-нить сковырнет, вот тогда и монастырь ставить будем.