Ходячие мертвецы. Падение Губернатора - Джей Бонансинга Страница 59

В какой-то момент Остин сделал паузу и посмотрел на Лилли, которая стояла рядом, завернутая в одеяло, и наблюдала. Надежно прикрыв шею, она позволила слезам покатиться по щекам, и они полились рекой, впитываясь в одеяло.

Остин передал ей лопатку, и Лилли сама сбросила землю в яму.

Никто из них не сказал ничего вслух, но оба чувствовали, как наступает освобождение.

Они отпускали печаль, страхи, прошлое. Теперь у них было будущее. Они встретили друг друга, и внутри Лилли уже рос крошечный росток новой жизни, подобный безмолвной надежде. Лилли грустно улыбнулась и вытерла лицо. Остин улыбнулся ей в ответ. Заполнив яму, он отложил лопатку.

Затем они вернулись к поваленным деревьям и дали своим телам отдохнуть в ночной тишине.

– Надо же, ты опять проснулся… хорошо.

Свет в ужасной гостиной стал совсем туманным и сказочным. Голос летел из-за его спины по воздуху, подобно красивому мотыльку. Пленник больше не видел женщину – лишь колышущуюся возле него тень, – но слышал, что она была совсем рядом. Он понял, что его перевернули и теперь он лежал лицом вниз, распластавшись на платформе, но задница его при этом была приподнята. Всеми органами чувств он медленно, с огромным трудом воспринимал окружающую реальность, словно орудуя камерой с разбитым объективом.

Холодный и твердый конец ложки глубоко вошел в его анальное отверстие.

Он дернулся вперед, почувствовав, как ложка добралась до крестца. На мгновение на него нахлынули жуткие воспоминания о единственном в его жизни осмотре простаты, во время которого доктор из Джексонвилля – как там его звали? Кентон? Кеннер? – не умолкая, болтал о новых игроках «Фэлконс». Он хотел было мысленно улыбнуться понятной только ему шутке, но вместо этого изо рта у него вырвался стон.

Она засунула ложку еще глубже вдоль позвоночника и резко повернула ее, как будто бы пытаясь выковырять копчик и все внутренности, и пленник закричал. Скотч опять заглушил его вопль, и его собственные уши уловили лишь слабые стоны. Он попытался сопротивляться, и пожар у него в животе вспыхнул с новой силой, как только ложка застряла в одном из закоулков его анатомического строения.

Он готов был снова провалиться в пучину бессознательного, как вдруг женщина с громким чавкающим звуком вынула гнутую ложку из его ануса.

– Вот, – сказала она. – Немного поболит.

Поднявшись на ноги, она обошла пленника и встала перед ним, чтобы он смог разглядеть ее краешком глаза. В руке она держала окровавленную ложку.

– А я думала, сложнее засунуть ее внутрь… – цинично произнесла она, после чего глаза Губернатора снова заволокла спасительная пелена, унесшая его в прекрасную, безлюдную, холодную темноту.

Эксперты – шпионы ЦРУ, головорезы из третьего мира, призраки КГБ, наркокартели и так далее – знают, как сделать так, чтобы человек оставался в сознании во время «допроса с пристрастием», но эта амазонка с прической Медузы горгоны ни о чем не спрашивала и явно не обладала теми навыками, которые необходимы были, чтобы пленник во время этой спонтанной, небрежной пытки не проваливался в небытие. Насколько мог судить Губернатор, у нее было лишь врожденное чувство справедливости и некоторое уличное нахальство, которое заставляло ее продолжать, снова и снова пробуждая Филипа Блейка. Губернатор понимал это всякий раз, когда она ударом приводила его в чувство и он замечал, что его восприятие еще сильнее исказилось, пройдя сквозь страшную линзу адской боли.

В этот раз он очнулся, почувствовав, что на голову ему приземлилось пианино. Он ощутил его вес, услышал, как треснул череп, как все тело содрогнулось, как в районе переносицы взорвались мириады крошечных бомб, погрузивших его в агонию. В голове прозвучал нестройный аккорд, взятый одновременно всеми восемьюдесятью восемью клавишами пианино, и в ушах у него зазвенела настоящая фальшивая ария, да так громко, что он не смог даже вздохнуть.

Мишонн возвышалась над ним. Она во второй раз пнула его по голове своим тяжелым ботинком.

Каблук сломал ему челюсть, и внезапно Губернатор очнулся только наполовину. Сознание не вернулось к нему полностью, но и не покинуло его.

В каком-то нервном исступлении он катался по полу, стонал и молил, но мольбы его заглушались полоской скотча. Сложные функции мозга отключились, он сосредоточился на одной лишь программе по умолчанию: на его примитивной сущности. Ему казалось, что он снова маленький мальчик из Уэйнсборо, который сидит на коленях у отца, наблюдая за карнавалом. Пахло попкорном, лошадиным дерьмом и сахарной ватой. Шарманка играла веселую мелодию, под которую звезда шоу – темнокожая воительница с Борнео – медленно обходила его, медленно кружила вокруг их с отцом места в первом ряду трибун.

– Кажется, я пнула слишком сильно, – высоким голосом сказала она. Зрители захлопали и засмеялись. – Похоже, что-то разладилось.

Он хотел посмеяться над смешной шуткой, но кто-то – может, папа? – закрыл ему рот рукой. И от этого становилось только забавнее. Темнокожая воительница с Борнео встала на колени совсем рядом с его лицом. Он поднял на нее глаза. Она взглянула на него и усмехнулась. Что она собиралась делать с этой ложкой? Может, лучший из своих трюков?

Она поднесла ложку к его левому глазу и пробормотала:

– Не отключайся, мы еще не закончили.

Холодным кончиком ложки Мишонн начала выковыривать глазное яблоко Губернатора. Это напомнило ему о том, как дантисту пришлось сверлить дырку к полости в самом дальнем уголке челюсти – было очень, очень, очень, очень, о-о-очень больно, – а после ему дали леденец, и благодаря ему боль немного забылась, но сейчас леденца не было, а больно было так, как он и вообразить себе не мог. Он слышал даже отвратительные чавкающие звуки, подобные тем, что раздавались, когда мама разделывала цыпленка на ужин. Когда дама с Борнео копнула глубже, глазное яблоко наконец-то выпало из глазницы.

Ему хотелось аплодировать этой невероятной темнокожей воительнице, которая оставила глазное яблоко болтаться в районе его щеки на мотке нервов и липких красных лоскутов, похожих на провода.

Зрение теперь играло с ним жуткие шутки, словно он несся в вагончике страшного аттракциона – как в тот раз, когда папа взял их с братом Брайаном на ярмарку «Сердце Джорджии», где они прокатились на «Зиппере» [14]. Все кругом вращалось. Он все еще видел – почти видел – висящим на тонких лоскутах глазом. И видел другим глазом. И увиденное заставило его сочувствовать великой темнокожей воительнице с Борнео.

Она плакала.

Слезы катились по ее сияющему коричневому лицу, когда она склонилась перед Филиппом, и Филипу неожиданно стало жалко эту несчастную женщину. Почему она плакала? Она смотрела на него, как заблудившийся ребенок, как маленькая девочка, которая только что натворила дел.

А затем случилось кое-что, что полностью завладело вниманием Губернатора.