Возроди меня - Тахира Мафи Страница 6

У меня невольно округляются глаза от удивления.

– Они… – Делалье снова деликатно кашляет. – Дело в том, сэр, что, как вам известно, они старые друзья семьи, и… э-э…

– Да, – шепчу я, – конечно.

Отвожу взгляд и смотрю в стену. Челюсти сводит от бессилия. В глубине души я этого ожидал, но после двух недель молчания начал надеяться, что они так и будут прикидываться дураками. Старые друзья отца не выходят со мной на контакт – никаких соболезнований, белых роз и открыток. Прекратилась привычная переписка с семьями, которые я знаю с детства, с кланами, ответственными за адский ландшафт, в котором мы сейчас существуем. Я уже думал, что меня, к счастью, милосердно бросили. Я ошибся.

Видимо, предательства недостаточно, чтобы меня оставили в покое. Стало быть, ежедневные записи отца, подробно излагавшего мою «карикатурно-нелепую увлеченность экспериментом», не стали достаточно веским основанием, чтобы изгнать паршивую овцу из стада. Он любил сетовать вслух, мой отец, широко делясь неодобрением и отвращением ко мне со старыми друзьями, единственными из ныне живущих, кто знал его лично. Он каждый день унижал меня перед общими знакомыми, превращая мой мир, мысли и чувства в нечто ничтожное и жалкое. Каждый день мне на почту приходили нудные нотации от других главнокомандующих, взывавших к моему здравому смыслу, как они это называли, призывавших опомниться, перестать позорить семью и начать слушаться отца. Повзрослеть наконец, стать мужчиной и заканчивать хныкать над моей больной матерью. Нет, эти связи уходят корнями слишком глубоко…

Крепко зажмуриваюсь, чтобы сдержать наплыв лиц и воспоминаний детства, и отвечаю:

– Передай им, я с ними свяжусь.

– В этом нет необходимости, сэр, – отвечает Делалье.

– Как так?

– Дети Ибрагима уже en route [1].

У меня будто мгновенно парализовало руки и ноги.

– То есть? – я едва сохраняю хладнокровие. – На пути куда? Сюда?

Делалье кивает.

Меня обдает жаром. Я не замечаю, как вскакиваю, пока мне не приходится ухватиться за край стола, чтобы удержаться на ногах.

– Да как они смеют, – говорю я, цепляясь за остатки самообладания. – Какое неуважение… Какая невыносимая бесцеремонность…

– Да, сэр, я понимаю, сэр, – снова тревожится Делалье. – Но, как вы сами знаете, таков образ действий правящих семей, сэр. Старая традиция. Отказ с моей стороны был бы интерпретирован как проявление открытой враждебности, а мадам Верховная главнокомандующая велела мне как можно дольше вести себя дипломатично, и я подумал… О, простите, простите меня, сэр…

– Она не знает, с кем имеет дело, – резко говорю я. – С этими людьми не может быть дипломатии. Новая командующая еще не имела возможности в этом убедиться, но ты, – говорю я скорее расстроенно, чем зло, – ты-то опытный человек! Чтобы избежать этого, я бы не побоялся решиться на войну…

Я не смотрю на Делалье во время своей тирады и наконец слышу его дрожащий голос:

– Сэр, мне очень, очень жаль.

Ну еще бы, старая традиция.

Право приходить и уходить когда вздумается существует очень давно. Правящие семьи всегда были желанными гостями на подконтрольных территориях и обходились без приглашений. Пока повстанческое движение было молодо, а дети малы, наши семьи крепко держались друг за друга. А теперь эти кланы – и их детки – правят миром.

Так жил и я – очень долгое время. Во вторник встреча для игр в Европе, в пятницу – обед в Южной Америке. Наши родители сумасшедшие, причем поголовно.

Единственные приятели, которые у меня были, росли в семьях еще более безумных, чем моя. У меня нет желания снова их видеть.

Однако…

Господи, надо же предупредить Джульетту!

– Что касается гражданских, сэр, – лепечет Делалье, – я говорил с Каслом по… по вашей просьбе, сэр, как лучше осуществить вывод населения из бараков…

Остаток встречи я почти не помню.

Избавившись наконец от Делалье, я спешу обратно в свои бывшие комнаты: в это время Джульетта обычно там, и я надеюсь застать ее и предупредить, пока не поздно.

Но меня перехватили.

– Эй…

Рассеянно поднимаю взгляд и останавливаюсь как вкопанный. Глаза округляются.

– Кент, – тихо говорю я.

Сразу же понимаю – с ним что-то не то. Выглядит он ужасно – еще более тощий, чем раньше, под глазами черные круги. Еле держится на ногах.

Интересно, я тоже кажусь ему таким?

– Я хотел спросить… – начинает он и отводит взгляд. Лицо сводит судорогой. Кашлянув, он продолжает: – Нельзя ли нам с тобой поговорить?

Мне вдруг становится трудно дышать. Я смотрю на него долгую секунду, отмечая напряженные плечи, растрепанные волосы, обкусанные до крови ногти. Под моим взглядом Кент засовывает руки глубже в карманы. В глаза мне он не смотрит.

– Говори, – отвечаю я.

Он кивает.

Я тихо, медленно выдыхаю. Мы ни словом не обменялись с того дня, когда я выяснил, что мы братья, – почти три недели назад. Я думал, тот эмоциональный взрыв завершился ко всеобщему удовлетворению, но с тех пор произошло много всякого, и у нас не было возможности расковырять эту рану.

– Конечно, давай поговорим, – повторяю я.

Кент с трудом сглатывает, не отрывая взгляда от пола.

– Хорошо.

У меня вдруг вырывается вопрос, от которого нам обоим становится неуютно:

– С тобой что-то не так?

Удивленный, Кент поднимает глаза – красные веки, голубые радужки, белки в красных прожилках. Кадык дергается вверх-вниз по шее.

– Я не знаю, с кем еще поговорить, – шепчет он. – Кто поймет…

Зато я знаю. Я понял все и сразу.

Когда его глаза вдруг стекленеют от сдерживаемых эмоций, а плечи трясутся, несмотря на все усилия держаться…

Я чувствую, как мои собственные кости трещат.

– Конечно, – к своему удивлению, говорю я. – Пойдем.

Нас ждет очередной холодный день – посеребренные инеем развалины и припудренное снегом разложение. Каждое утро я просыпаюсь в надежде на лучик солнечного света, но безжалостный мороз алчно запускает зубы в нашу плоть. Бо́льшая часть зимы позади, но первые недели марта выдались бесчеловечно морозными. Поднимаю воротник пальто и запахиваюсь поплотнее.

Мы с Кенджи на ставшей уже традиционной утренней прогулке по брошенной территории Сектора 45. Странное, раскрепощающее ощущение – иметь возможность свободно побродить на свежем воздухе. Странное, потому что я не могу выйти с базы без маленького отряда охраны, а раскрепощающее оттого, что я впервые знакомлюсь с окрестностями. У меня никогда еще не было возможности пройтись вдоль бараков, своими глазами увидеть, что стало с нашим миром. А теперь у меня полное право гулять где хочется…