Четверо - Александр Пелевин Страница 6

Введенский вздохнул, отодвинул стул от стола, уселся, положив папку на колени.

– Знаете что, товарищ Охримчук, давайте вот это, – он кивнул на графин, – чуть попозже, а сейчас вы расскажете мне, что известно о деле.

– Конечно, конечно. Ну… Да вы же в наркомате сами всё отлично знаете. Профессор, астроном, светило науки, отдыхал тут на дачке, а его взяли и того…

– Мне это известно от моего руководства. Я хочу услышать, что известно вам.

– Как скажете. Утром 13 сентября, около половины девятого, работник почты Ахметзянов, татарин, двенадцатого года рождения, разнося утреннюю корреспонденцию, подошёл к даче профессора Беляева Андрея Васильевича. – Он выдохнул, будто устал говорить заученными фразами, и продолжил: – И увидел, что дверь в дом открыта. Обычно в это время Беляев сидел на террасе и пил кофе – он каждый день сидел там по утрам и пил кофе, – но в этот раз на террасе его не было. На оклики никто не ответил. Ахметзянова это насторожило и удивило. Он окликнул Беляева ещё несколько раз, ответа не последовало. А потом он увидел, что в кухонном окне горит свет, несмотря на то что уже было светло. Показания Ахметзянова, кстати, уже там в папочке подробно записаны, само собой, но, если захотите сами его опросить, я скажу, где он живёт. Он постоял там ещё несколько минут – надо же газеты принести, – а потом решился войти внутрь. Сначала он прошёл на кухню, где горел свет, там никого не было. Ну… А потом он зашёл в гостиную.

Охримчук замолчал, прищурился, пристально посмотрел на Введенского.

– Вы такого в жизни не видели, – продолжил он. – В гостиной он увидел профессора Беляева в одном исподнем, со вскрытой грудной клеткой и вывернутыми рёбрами. Но самое страшное… В общем, на место сердца ему вложили большую стальную красную звезду – знаете, такие, как на могилах сейчас ставят. Звезда приобщена к делу, хранится здесь, у меня – можете забрать. Самого сердца, кстати, так нигде пока и не нашли. Ну, вы фотокарточки, фотокарточки посмотрите. Ему ещё язык отрезали…

Введенский пролистал показания Ахметзянова – за следующим листом лежали пять чёрно-белых фотографий. Боковым зрением он заметил, что Охримчук смотрит на него с плохо скрываемым предвкушением.

Вытащил фотографии, взял двумя пальцами одну, вторую, третью, пристально вгляделся. Подробности убийства он уже знал – и даже больше, чем рассказал Охримчук, – но снимков ещё не видел. Рассмотрел четвёртую и пятую – на последней крупным планом была сфотографирована развороченная грудная клетка профессора со стальной звездой.

– Железный вы человек, – продолжил Охримчук, в его взгляде появилась подозрительность. – Даже глазом не моргнули.

– Меня трудно испугать фотокарточками, – сказал Введенский, продолжая рассматривать снимки. – Тело Беляева в морге?

– Да, в местной больнице – её тут совсем недавно построили, это чуть выше, не доходя до шоссе, вы наверняка её проезжали. Я скажу, чтобы вас пропустили.

– Я сам пройду. С кем из местных стоит пообщаться?

– Надо бы, наверное, снова расспросить Ахметзянова – может, забыл что с перепугу, а может, и вы что заметите. Соседей, конечно. Мы их очень бегло опросили, в папке это есть, да что с них взять – в домике справа полоумный дед живёт, а слева пустой дом, окна заколочены.

– Отпечатки пальцев?

– Их много. Убийца явно не думал об этом. Но они ничего не дали – по крайней мере, здесь, по району. Мы же их сразу в райцентр отправили… Пусто.

– Может, Беляеву угрожали? Может, он с кем-то поссорился?

– Да он и не общался-то толком ни с кем…

– А кто последний видел Беляева живым?

– Да продавщица в продуктовом. Тоже в папке есть. Тут, в центре, неподалёку. Зашёл хлеба да яиц купить часов в шесть вечера. Тут же, не забывайте, темнеет рано, вам непривычно, наверное.

– Верно. Никак не могу привыкнуть.

– У вас же в Ленинграде ночью всё время светло, да?

– Только в начале лета, – улыбнулся Введенский. – Но да, светло, как днём. Зато здесь очень красивое звёздное небо.

– Здесь всё красивое, – сказал Охримчук, наливая ещё один стакан и хитро поглядывая на Введенского. – Да шучу я, шучу, здесь вода. На службе не пью. Выпейте, у вас же губы совсем пересохли. Разыграть вас хотел, извините уж.

– Спасибо. – Введенский взял придвинутый к нему стакан, понюхал и жадно выпил.

Действительно, вода.

– Слушайте, Николай Степаныч, – замялся Охримчук. – Здорово очень, что руководство прислало вас. Мы тут своими силами, боюсь, не справились бы совсем, а меня за такое горисполком мигом с должности снимет… Вы просто наш спаситель.

– Я приехал сюда не спасать вас, а делать свою работу. Ладно. – Он встал со стула, оправил гимнастёрку, сунул папку подмышку. – Сейчас мне надо осмотреть место убийства. Вы проводите меня?

– Колесов, проводи до дома Беляева, – кивнул Охримчук. – Тут недалеко, минут пять-семь идти, это прямо у обрыва. Дом красивый, ни с чем не перепутаете. Ну, такой… Сам бы в таком жил, а вместо этого в коммуналке тут с женой… Колесов?

– Так точно, товарищ лейтенант, – коротко ответил Колесов. – Пойдёмте.

Выйдя из участка, Введенский растолкал дремавшего в машине водителя, кинул папку на переднее сиденье и сказал, что вернётся через пару часов. Водитель кивнул, надвинул на глаза кепку и продолжил дремать.

Отделение расположилось у небольшого сквера с двумя скамейками, перед которым стояло двухэтажное здание горсовета, чуть поодаль – продуктовый магазин, за ним винная лавка. Они свернули за магазин и начали спускаться по узкой брусчатой улице мимо одноэтажных домиков, обмазанных известью. Татарские дети не переставали с любопытством наблюдать за ними.

Это было чем-то немного похоже на Италию, которую Введенский видел на старых открытках. Впрочем, он видел её только на открытках.

У домиков, на окнах, на ступеньках, на заборах, прямо на дороге нежились коты. Введенский ещё нигде не видел столько котов, как в Крыму.

* * *

С. СЕМЁНОВ. ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО КРЫМУ, 1937 год

ГОРОД БЕЛЫЙ МАЯК

Белый Маяк стоит на Южном берегу Крыма у подножия горы Ай-Тодор, между рекой Ла-Илья и озером Ай-Ефим. До революции это был татарский посёлок Беяз-Ламбат с небольшой линией усадебных домиков. Но при советской власти поселение, переименованное в 1927 году в Белый Маяк, стало полноправным городом, где ширится и продолжается социалистическое строительство.

В ведении города – сады, огороды и совхозы, где выращивают виноград и табак. Здесь раскрывается широчайший простор для механизации труда. Широкое внедрение агротехники, стандартизация сортов и посадочных растений дадут возможность механизировать обработку садов и виноградников. Новые методы обработки уже внедряются в хозяйства.

Стоит вспомнить, каким был Белый Маяк до революции, чтобы увидеть, как значителен, как величав его путь – путь новой жизни.