Вспышка - Элис Бродвей Страница 6

Я так устала, что не могу даже пошевелиться. Сверху на меня что-то медленно опускается. Это чёрно-белое пёрышко. Подхватив неожиданный подарок, я кричу сороке, будто лишившись рассудка:

– Подожди! Ты забыла перо!

Птица опускается на ветку над моей головой и рассматривает меня круглыми блестящими глазками. Смешно. Я так устала и измучилась, что сил у меня хватает только на смех.

– Я потерялась. Можно мне пойти за тобой? – спрашиваю я.

Птица вспархивает с ветки, но далеко не улетает. Я слышу, как она садится неподалёку. Медленно поднявшись, я плетусь за сорокой. Подхожу ближе – птица смотрит на меня и перелетает чуть дальше. Не знаю, сколько я так иду, который час… Мой взгляд прикован к белым перьям сороки. Без неё я давно заблудилась бы в темноте.

Иногда попадаются валуны невероятных размеров, как будто много веков назад их уронил здесь какой-то великан. Некоторые рассыпались вдоль тропинки, другие лежат друг на дружке, образуя невысокие стены, через которые мне приходится время от времени перелезать. С каждым шагом всё труднее идти за птицей. Белые перья – как маяк во тьме. Мне чудится, что сорока ждёт и зовёт меня так же, как я иногда зову её. Чёрно-белое пёрышко я зажала в ладони и воображаю, как отдам его птице, а она вставит потерю куда-нибудь под крыло и благодарно мне кивнёт. Где-то журчит вода, туман становится гуще, запах дыма неотступно преследует меня, как чувство вины. Я иду вперёд за чёрно-белым маячком и мечтаю о гнезде, выстланном мягкими перьями.

Голова неумолимо кружится от усталости, я едва держусь на ногах. Но сорока не даёт мне сбиться с пути, птица, которую я выпустила из клетки. Вдруг она останавливается. Садится на гору исполинских камней. Наверное, раньше здесь возвышалось огромное старинное здание. Птица подпрыгивает и хлопает крыльями совсем рядом. Я оглядываюсь, как в полусне, и словно вижу себя со стороны. Неужели передо мной та самая птица, которую я освободила из колючих кустов? Или я шла за разными сороками и теперь окончательно заблудилась? Что, если птицы нарочно заманили меня в эти развалины? Я упрямо моргаю усталыми глазами, пытаясь разглядеть, что скрывает туман. Подобравшись к сороке, я протягиваю к ней руку, но птица с криком взмывает вверх, напоследок стукнув меня в ладонь клювом, и рвётся вперёд сквозь густые тонкие ветви. Я по привычке иду за ней, из последних сил раздвигаю кусты и падаю. Сорока улетает, и я смотрю ей вслед.

И тогда я вижу…

Глаза. Много глаз. И все смотрят на меня. В них отражается пламя костра, пылающего совсем рядом. От едкого дыма слезятся глаза, и я часто-часто моргаю. Слышно только моё быстрое хриплое дыхание, треск сучьев и рёв пламени. Пахнет горелым кофе и древесной смолой, а ещё призраками книг из кожи.

Неопределённость приковывает меня к месту. Прочь толкает страх – постоянное, необъяснимое чувство опасности. Однако держит нежное тепло, исходящее от огня и от людей со мной рядом. Всё кажется до странности знакомым. Моё сердце словно окутано любовью, ощущением дома.

В конце концов, выбирать мне не приходится. Двое – наверное, мужчина и женщина – подхватывают меня под руки и тянут к огню. Мелькают руки, плечи, лица. Все – пустые. Без единого знака. Меня держат крепко, уверенно. Потом бросают на землю. Я откатываюсь к костру – языки пламени тянутся ко мне с жаркими поцелуями, от людей исходит ледяное сияние. Опираясь на дрожащие руки, я поднимаю голову. Волосы падают мне на лицо, шаль свисает, кулон больше не прячется под платьем. И в свете костра я вижу их всех. Всё сборище. Пустых.

Я дико оглядываюсь в поисках малейшего знака, крошечного рисунка, хоть точки на коже… На меня смотрит лишь пустота. Вот малыш разглядывает меня и вдруг заливается слезами. Плач подхватывают другие дети, что-то тревожно шепчут взрослые. Со всех сторон несётся: «Про́клятая!» Женщина закрывает ребёнку глаза рукой.

– Кто это, мама? – всхлипывает девочка.

– Ведьма? – шелестит другой голосок.

Их пустота, небытие – как пощёчина. Они все словно прячут что-то грозное, ужасное. От страха кружится голова, и я сажусь, стараясь не упасть. Я никогда не чувствовала себя такой непристойно, бесстыдно громкой, открытой, обнажённой. И перепуганной – напоминает мне барабанный бой сердца, страх никогда не охватывал меня с такой силой.

Глубокий громкий голос перекрывает плач детей и шёпот родителей:

– Где вы её нашли?

Эти слова произносит человек у меня за спиной. Обернувшись, я различаю в отсветах костра седеющие тёмные волосы, светлые глаза и чёрную бороду с пробивающимися белыми волосками – и больше ничего. Ни знаков, ни единой чернильной метки. Мне нечего читать. В груди волной поднимается раздражение. Я пытаюсь встать, но нестерпимо кружится голова.

Он подходит ближе, наклоняется и тянется высохшей рукой прямо к моей шее. Я застываю на месте, как перепуганная мышь в когтях хищной птицы. А ведь всегда думала, что обязательно стану сопротивляться, попробуй меня коснуться чужой. Человек дотрагивается до моего кулона, внимательно его разглядывает и осторожно снимает шнурок с моей шеи, не сводя с меня удивлённых глаз. Он поворачивается к огню и рассматривает резной листик при свете пламени. И тут ко мне возвращаются силы, из глубины души поднимается храбрость и пересиливает страх. Пошатываясь, я на четвереньках подбираюсь к старику и требую:

– Это моё! Отдайте!

Человек смотрит на меня, приподняв брови. Его неподвижное лицо словно высечено из камня. Ни слова не говоря, он передаёт кулон другому. Вся моя храбрость куда-то улетучивается, и я молча смотрю, как моё украшение, единственное, что осталось на память о папе, переходит из рук в руки. Пустые передают его друг другу, рассматривают, бросают на меня непонятные взгляды.

Как много людей у костра – не меньше двух сотен. Есть и старые, и молодые, но детей совсем мало. Древней старухе помогают провести пальцами по деревянному украшению, шёпотом поясняют, что происходит. Малыш тянет кулон в рот.

Наконец деревянный листик на шнурке возвращается к бородатому. Он кивает и о чём-то советуется с женщиной рядом. Она обращается к нему по имени – Соломон. Мужчина шагает ко мне и глубоким, звучным, как у древнего божества, голосом, от которого дрожит земля и колеблется пламя, спрашивает:

– Флинт?

Откуда он меня знает? Соломон протягивает мне руку и помогает встать. Подняв кулон вверх, он медленно, церемонно надевает его мне на шею. Все глаза устремлены на меня. По толпе проносится глухой ропот – не понять, радостная ли это встреча или объявление войны. На меня наваливается усталость, голова кружится, жар костра обволакивает душным одеялом, и я обессиленно падаю на землю.

Мне снится, что уже ночь, и во сне я ныряю в чёрное озеро, посеребрённое лунным светом. В тёмной воде мои бледные руки тянутся в глубину. Нет ни камней, ни водорослей… Я касаюсь холодного и скользкого речного дна. Воздух в лёгких заканчивается, и я всплываю, мечтая сделать вдох. Однако вода не выпускает меня, я не могу добраться до поверхности.